Сергей Кузьмин - Сроку давности не подлежит

Перед самым отъездом на Нюрнбергский процесс меня вызвал в Кремль председатель Чрезвычайной государственной комиссии Николай Михайлович Шверник.

Кремль — это святое место для всех советских людей, а для москвича тем более. Вступаешь на его мостовые с каким-то трепетным чувством преклонения перед святостью и красотой седой старины. Я всякий раз, входя на территорию Кремля, не могу не снять шапку и не поклониться величию его зодчих и строителей.

Красно-кирпичная зубчатая кремлевская стена, а за ней белокаменные строения, то как бы мягко стелющиеся по земле, то гордо рвущиеся ввысь, и золоченые купола, напоминающие ослепительно яркое полуденное солнце. На это великолепие можно смотреть часами, но я вызван сюда не на экскурсию, а по важным государственным делам, поэтому надо спешить.

Вхожу в рабочий кабинет товарища Шверника. Николай Михайлович, встав, приветствует меня и приглашает сесть.

Сколько бы раз я ни встречался с Николаем Михайловичем Шверником, меня всегда поражали его глаза. Они были необыкновенно голубого цвета, бездонны, как небо, большие, открытые, смотрящие на тебя с удивительным доброжелательством и прозорливостью. Член партии с 1905 года, на протяжении 45 лет являвшийся членом ее ЦК, он был очень добрый, мудрый человек, пользовался большим уважением и любовью тех, кто работал с ним, всех советских людей. Партия доверяла ему ответственные посты. 18 лет он возглавлял советские профсоюзы. В 1944–1946 годах был председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, а затем Председателем Президиума Верховного Совета СССР, заменив на этом посту М. И. Калинина. Почти 15 лет, до конца своей жизни, он руководил Комитетом партийного контроля при ЦК КПСС.

Объяснив причину вызова, Николай Михайлович передал мне в руки документ и сказал, что это «Зеленая папка» Геринга, документ особой государственной важности, который нужно представить в Нюрнберге Международному военному трибуналу.

— Вы за него отвечаете головой, — предупредил в заключение Николай Михайлович.

И вот в моих руках «Зеленая папка».

Я пока знаю о ее содержании лишь в общих чертах. Она была захвачена советскими десантниками, выбившими внезапным ударом с моря врага из Феодосии. Это произошло в декабре 1941 года. Уже в 1942 году о грабительских целях фашистов, изложенных в этом документе, сообщалось в специальной ноте народного комиссариата иностранных дел СССР. Но полностью текст папки тогда не был воспроизведен в печати.

Смотрю на ее обложку — зеленая. Почему зеленая? И память мгновенно переносит к давно прочитанным строкам о русских декабристах. У тайного общества декабристов «Союза благоденствия» (1818–1821) была «Зеленая книга», в которой излагались цели и задачи борьбы этого общества с самодержавием. Зеленый цвет — цвет надежды. И они, эти высокогуманные и образованные люди XIX века, страстно надеялись осуществить цели своей борьбы за человеколюбие, всеобщее образование, справедливое правосудие, улучшение хлебопашества и промышленности России.

А что же содержала «Зеленая папка» Геринга? Коротко, обобщенно это документ, поощряющий человеконенавистничество, разбой, грабежи, полное порабощение и разорение моей Родины. Эти сокровенные мечты и надежды нацистов Геринг изложил в папке зеленого цвета. Но надежды его, к счастью людей мира, не сбылись.

Понятно, с каким чувством ответственности вез я ее в Нюрнберг.

Летел туда самолетом через Берлин. Московский аэродром нас «выпустил», Берлин «принял», все хорошо, а дальше синоптики сообщили о нелетной погоде. Сутки ждали. Погода не улучшалась. Надо лететь во что бы то ни стало. Трибунал в Нюрнберге уже начал работу. После долгих выяснений дали разрешение на вылет. Полет проходил в очень сложных метеорологических условиях: по трассе кораблю был дан очень узкий «коридор», за бортом сплошное «молоко», никакой видимости, летим «вслепую». Я наблюдаю за командиром корабля Циновым. Он в поту, капли выступили на лбу, переносице. Летчик напряжен до предела. Но и его и мое желание слились воедино — только вперед, только вперед.

Летное мастерство Цинового сделало свое дело. Мы, правда, несколько отклонившись от заданного курса, приземлились на аэродроме в Фюрсте. Циновой мгновенно сориентировался, самолет молниеносно снова взмыл в небо, и через несколько минут мы были на нюрнбергском аэродроме.

Там нас встретили товарищи, уже участвующие в работе трибунала, и без лишних слов и приветствий усадили в машину: время слишком дорого, заседания трибунала продолжались с нарастающей остротой, и документов, доставленных мною из Москвы, ждали с нетерпением.