Карл Абжаген - Адмирал Канарис

Было не слишком умно впутываться в эту дуэль с Дитманом, но этого замечания недостаточно, чтобы понять случившееся. В конце концов офицерский корпус морского флота республики, по крайней мере его средние и высшие чины, состоял полностью из людей, сознававших свою принадлежность к германскому морскому флоту и исполненных чувства глубокого ожесточения по отношению к тем, кто, по их мнению, нес ответственность за попытку мятежа в 1917-м и мятеж 1918 года. Так что Канарис говорил от имени преобладающего большинства своих товарищей по сословию. При этом чисто политические соображения не играли никакой роли либо эта роль была весьма второстепенной. Решающее значение в его выступлении играло естественное чувство морского офицера, которое восставало против идеи мятежа.

К делам, касающимся мятежей, в каждом военном флоте относятся очень чувствительно. В морском флоте демократических государств временами тоже вспыхивали бунты рядового состава против офицеров. Во французском флоте их можно насчитать немало как до 1914–1918 г., так и после. Британский флот, можно сказать, почти по традиции время от времени переживает такие трудности — вспомним, к примеру, бунт Инвергордона в начале тридцатых годов. Каждый морской офицер, независимо от его национальности и политических убеждений, инстинктивно примет в этом вопросе сторону равных себе, как бы раньше он ни относился к этому флоту. Поэтому для человека, знакомого со взглядами моряка, звучало не слишком убедительно, когда, к примеру, демократическая пресса сожалела по поводу солидарности Канариса с германским военно-морским ведомством, выраженной им в речи перед следственной комиссией; свое сожаление пресса обосновывала тем, что, мол, генерал фон Зеект ведь и не собирается защищать то, что когда-то говорил или делал Людендорф. В морском флоте этот инцидент только укрепил положение Канариса. Он также стал доказательством того, что Канарис в то время воспринимал мир еще исключительно с позиции патриотически настроенного офицера, страстно любящего свою профессию.

Дальше его карьера развивалась не менее успешно. Вслед за работой в управлении морского ведомства, длившейся почти четыре года, последовала опять служба на борту корабля. Сразу после шестинедельной поездки для отдыха в Аргентину на итальянском пароходе «Конте Россо», которую он использовал для неофициальных контактов с высокопоставленными офицерами аргентинского военно-морского флота и которая на обратном пути опять проходила через Испанию, Канарис в июне 1928 г. стал исполнять обязанности первого офицера линейного корабля «Силезия», стоявшего в Вильгельмсхафене. У первого офицера на большом военном корабле всегда много дел. Ему вменяется в обязанность руководство всей внутренней службой и непосредственное управление этим очень сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его деловых качеств зависит, в первую очередь, получает ли экипаж (на корабле типа «Силезия» было почти 800 человек) материальные блага, которые принадлежат ему по праву, и хорошо ли он себя чувствует на борту корабля, что опять-таки имеет исключительное значение для морального настроя и успешной службы. Заметим, что Канарис, по оценке многочисленных свидетелей, исполнял свои служебные обязанности на этом трудном и ответственном посту с образцовым рвением и неустанно заботился об интересах команды. Несмотря на большую загруженность работой, он не упускал из виду интересы, связанные с его деятельностью в морском ведомстве. Он по-прежнему поддерживал оживленную переписку со своими старыми друзьями и товарищами. Часто к нему обращались за советом, особенно если речь шла об отношениях с Испанией, в чем Канарис разбирался лучше, чем кто-либо другой. Интересно отметить, что эта интенсивная деятельность Канариса за рамками его непосредственных обязанностей ускользнула от внимания даже его самых близких товарищей в Вильгельмсхафене. Многим из них, узнавшим об этом позднее, казалось невероятным, чтобы первый офицер «Силезии» при такой занятости мог активно участвовать еще в чем-то, что находилось за пределами его службы на корабле. И, кроме того, — утверждают они, — совершенно нереально, чтобы это ускользнуло от внимания товарищей, потому что Вильгельмсхгафен был городом до такой степени морским, а офицеры морского флота были так тесно связаны друг с другом — в том числе и вне службы, — что казалось немыслимым сохранить здесь на длительное время в тайне от других даже самые сокровенные мысли.