Вольфганг Фенор: Фридрих Вильгельм I

И все же… И все же я не могу отрицать: «злюка» Фридрих Вильгельм I энергично встряхнул прусское государство, а вместе с ним и моих предков из Восточной Пруссии и Бранденбурга и радикально изменил этих людей, причем в большинстве своем к лучшему. Когда я появился на свет, а это произошло в 1925 г., мой родной Берлин являлся одной из мировых столиц наряду с Лондоном, Нью-Йорком и Парижем. Как и эти города, его переполняла жизнь — но она протекала в гораздо более быстром темпе. Таким Берлин существовал уже полвека, и таким он оставался еще пятнадцать лет, пока в 1940 году на него не упали первые бомбы. В течение семидесяти лет это был главный город народа, опередившего к тому времени весь мир в экономике, науке, технике, изобретениях. Но в 1713 году, когда Фридрих Вильгельм I занял королевскую должность, Берлин был всего лишь главной деревней неразвитой страны, простиравшейся от Эльбы до Мемеля. [2] Современное русское название реки Мемель — Неман; название города Мемель — Клайпеда. — Примеч. пер. Огромной страны прекрасных и суровых пейзажей, края непуганых зверей, населенного дремучими, не всегда умытыми людьми, о которых уже в XIX веке помнили лишь такие эксперты, как Виллибальд Алексис и Теодор Фонтане. И из подобных людей в течение всего лишь нескольких десятилетий выросли — это граничит с чудом! — обитатели Пруссии, собеседники Гёте, отважные люди, без чьего созидательного подвига немецкая нация не смогла бы состояться еще очень долго.

Этого добился не один только Фридрих Великий. Благодаря блистательному уму и отточенной шпаге просвещенного рыцаря старофранцузской школы Фридриха Великого Пруссия приобрела вид великой европейской державы. Но Пруссию как таковую — государство, полтора века поражавшее мир стабильностью, пережившее все исторические бури, сотворенное из перманентного хаоса и все это время занимавшее немыслимое с точки зрения геополитики промежуточное положение, — эту Пруссию создал Фридрих Вильгельм I! Создал доводами, палкой, силой, приказом.

С некоторых пор историки в нашей стране ведут беседы об «особом немецком пути». Был ли он у нас? Давайте посмотрим.

Немецкие революции (1525–1526 и 1848–1849 гг.) потерпели поражение так же, как французская, английская или русская революции, и все они не создали «нового человека», но породили новые господствующие классы.

С 1871 г. немецкая буржуазия вела себя не более и не менее эгоистично, чем французская, итальянская, британская и другая. Немецкий «революционный» пролетариат, подобно русскому, французскому и прочим, выродился в потребительскую буржуазию. Государство Бисмарка ни в чем не отставало от западноевропейских стран (правда, оно было несколько более миролюбиво, а в социальном отношении более прогрессивно). Следовательно?

Нет, конструировать «особый немецкий путь» — это ненаучно, это служит политической цели: отбить немцам вкус к собственной истории и испортить нацию.

Но вот особый прусский путь действительно существовал в течение ста пятидесяти лет, — с 1713 г., то есть с момента восшествия на трон Фридриха Вильгельма I, до 1863 г., когда Отто фон Бисмарк сумел переделать прусское военно-аграрное попечительское государство в буржуазную либерально-капиталистическую Германию. Объединенные немцы не встали на особый прусский путь, а совсем неоригинально пошли дорогой западных держав (Англии, Франции, США), под знаменами капитализма, колониализма, империализма и экспансионизма. То есть они не стали торить особую национальную тропу, а принялись маршировать в историческом арьергарде по бедственному пути капиталистического, империалистического Запада (да еще и разбили лоб, пытаясь галопом обогнать лидеров).

Западная и прозападная буржуазия всех стран — была ли она представлена Мирабо, Наполеоном, Авраамом Линкольном или Карлом Марксом — пропагандировала нацию (вначале) и класс (позднее) как политических мессий. Прусским особым путем было государство, отличавшееся от аналогичных своей полнейшей свободой от идеологии. Прусская государственная мысль как в теории, так и на практике была весьма далека от притязаний на мировое господство или от попыток предложить эрзац-богов жаждущим верить. Пруссия никогда не пыталась найти своих приверженцев. Служба государству ни в коем случае не означала служения земным идолам.

Того, что стали требовать от человека пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет назад — а требовать стали отказа от внутренней свободы и подчинения всесильному духу времени, на чем настаивают капиталистическая, фашистская, коммунистическая или демократическая идеологии, — прусское государство никогда не вымогало у своих подданных. Пруссия нуждалась не в восторге (то есть самоотдаче), а в выполнении обязанностей (то есть определенном налоге). Такие первичные добродетели, как вера, надежда, любовь, приберегались для Бога; государству хватало и добродетелей вторичных — прилежания, пунктуальности, храбрости. Идеологического трезвона не слышалось. В Пруссии звонили только церковные колокола. В повседневной жизни здесь довольствовались трезвым, прагматичным руководством, учитывавшим реальность. Желавшие над ней воспарить, имевшие «высокие запросы» могли свободно обратиться к религии или к философии. (Все это описал в своей непревзойденной манере граф Мирабо, один из вождей Французской революции.)