Даниил Мордовцев - Наносная беда

- А он бач! - показал мортус по направлению к небольшому каменному дому с закрытыми ставнями.

У ворот этого дома стояли ямские дроги, запряженные парою взмыленных лошадок. В круглой фигурке, в красном, лоснящемся от жиру и утомления лице рыжий тотчас узнал, что это их веселый доктор толчется у ворот. Тут же, верхом на коне, какой-то офицер и суетившаяся, охающая баба с огромным, словно от дверей ада, ключом.

- Не попаду, батюшка, рученьки дрожат, ох! - охала баба, стараясь попасть огромным ключом-рычагом в висячий у ворот замок, такой величины, что голова бабы казалась меньше его.

- Ну-ну, живей, тетка, может, еще и захватим, - торопил веселый доктор.

- Ох, где захватить! Не стонал уж.

- Ну, ин дай я отомкну! - отозвался стоявший тут же у ворот средних лет мужчина, не то купец, не то сиделец. - Все добро мое и ключ мой.

Баба покорно передала ему ключ. Ключ-рычаг вложен в огромное отверстие замка. Замок-гигант завизжал, щелкнул раз-два-три - замок распался... Ворота, скрипя на старых ржавых петлях, распахнулись, открылся темный с навесами небольшой двор, словно зияющая пасть, из которой пахнуло смрадом, всякой плесенью и переквашенными, гниющими кожами и овчинами, догнивавшими под душною тенью навеса. Офицер сошел с коня и отдал его докторскому вознице.

- Вот где наша Индия! - поднося к носу кусок камфоры и обращаясь к молодому офицеру, заметил веселый доктор.

Офицер с ужасом всплеснул руками:

- И это миллионер! Из этой норы он ворочал всею Россией!

- Мало того, он своими миллионами держал в руках, что в ежовых рукавицах, Казань и Нижний, Киргизскую орду и всю Сибирь... Он всю Европу завалил своими кожами и русской кожей прославил Россию.

- Так это его кожей гордятся парижане?

- Его, и запах этот же.

Собака, с цепью на шее, худая как скелет, при входе чужих людей слабо залаяла, силясь подняться с земли, но от слабости и от тяжести цепи снова падала.

- Ишь, и ее голодом заморил! - покачала головой баба.

- А тебе бы ее сайками да медом кормить, - огрызнулся тот, что отпер ворота.

- Не медом...

Пришедшие подошли к крыльцу. Дверь оказалась запертою изнутри. Приходилось выламывать ее.

- Эй, таран! Молодцы, сюда, - закричал офицер, хлопая в ладоши.

В воротах показались четыре дюжих солдата. Они втащили во двор ручной таран, на четырех толстых ногах и на цепи дубовое бревно с железной головою. Этим орудием каждый день приходилось вышибать ворота и двери у вымороченных домов. Уставили таран у двери. Баба со страхом отошла в сторону, крестя свое толстое рябое лицо и свою полную, словно у двух холмогорских коров вымя, грудь.

- Сади! - скомандовал офицер.

- Стой, ваше благородие! Дверь испортят, - останавливал тот, что отпер ворота.

- А тебе что до того?

- Как что! Я - наследник ихний буду, Сыромятов...

- А-а! Так что ж! Дверь ломать надо.

- А кто заплатит за полом? - настаивал Сыромятов.

- Ты же, - с презрением отвечал офицер и отвернулся. - Сади, ребята!

Последовал удар, раз... два... три! Трещит дверь.

- Я буду жаловаться! - протестует Сыромятов, топчась на месте. - Это разбой.

- Хорошо, хорошо, любезный, - успокаивает скрягу веселый доктор. Тебе заплатит... он же, - и доктор указал на дверь, которая с треском грохнулась в сени.

Вошли в сени, перешагнув через разбитую дверь. В сенях запах затхлости и гнили. Тронули внутреннюю дверь, заперта. Надо и ее ломать. "Эй, таран!" - командует офицер. "Стой! Что ж это такое будет! Весь дом разобьют..." - протестует Сыромятов. "Сади!" - кричит офицер. "Раз... два... три!" - и эта дверь грохнулась на пол. Темно в доме, хоть глаз выколи. И тут запах гнили и затхлости.

- Отворяй ставни, баба! - командует офицер.

Баба дрожмя дрожит, но повинуется. Взвизгнула задвижка, заскрипел болт, звякнул обо что-то, и железная ставня открылась. За нею другая! Третья... Мрачный дом миллионера осветился, редкое торжество для мрачного дома! Чинно кругом и строго, как в монастыре; старая мебель в чехлах, словно покойники в саванах, и ничего лишнего, даже удобства.

Идут дальше, в следующую комнату; впереди веселый доктор, за ним офицер с камфорой у носа, словно барышня на балу с букетом; за ним Сыромятов, жадно обозревающий мебель, стены, окна, даже железные, тронутые ржавчиной задвижки от болтов; за Сыромятовым баба, ступающая по полу так, точно она боится провалиться сквозь пол своим грузным телом; за бабою поджарый, редковолосый и скрюченный, как старый, негодный ключ, слесарь, весь пропитанный железною ржавчиной и обсыпанный опилками; в сухой и темной, словно луженой, руке его погромыхивает связка всевозможных ключей.