Даниил Мордовцев - Сидение раскольников в Соловках

Из монастыря доносится нестройный гул и крик множества голосов. Вскоре из монастырских ворот выбегает кто-то, осматривается во все стороны и, увидав удаляющегося от монастыря к берегу человека с ношей, стремительно бросается вслед за ним. Вот он уже почти настигает его.

- Стой! Остановись! - кричит он убегающему.

Этот последний вздрагивает, но не останавливается, а, напротив, прибавляет шагу.

- Стой, окаянная душа! От меня не уйдешь.

Убегающий узнает голос преследующего и усиливает бег. Последний уже настигает совсем.

- Стой! Не то ножом пырну, окаянный!

У преследующего в руке нож. Он поднимает руку, сталь блеснула, как льдина...

- Господи Боже, благослови на злодея! Н-на!

- Ой! Зарезал!

Ноша падает в снег, как сноп. Косы разметались по белому снегу, как льняные пасмы. Это Оленушка.

Раненый, подняв руки, быстро оборачивается. Это чернец Феклис. Он бросается на преследующего.

- А! Дьявол! Вот я тебя!

- Меня! Нет, тебя, н-на же! Издыхай!

Феклис пластом повалился на снег и захрипел.

- Это тебе за монастырь и за все! Помилуй его, Господи!

И юродивый, это был он, бросился на колени перед разметавшейся на снегу Оленушкой.

- Дитятко! Очнись, Господь с тобой!

Девушка не шевелилась. Юродивый бережно приподнял ее, взял на руки, как маленького ребенка, и стал осторожно тереть виски ее снегом. Оленушка открыла глаза.

- Что, девынька, испужалась? - ласково говорил юродивый и с нежностью смотрел в испуганные глаза девушки. - Испужалась, дитятко, сомлела?

- Это ты, дедушка? - слабо спросила Оленушка.

- Я, дитятко.

- А мама где? Мамушка! - испуганно вскрикнула она.

- Ничего, ничего, девынька, матушка там...

- Не сгорела?

- Ох, что ты! Помилуй Бог! Она тебя ждет.

- Где?

- Там, в монастыре.

Оленушка встала на ноги. Юродивый запахнул ее шубку.

- Студено, закройся.

Из монастыря доносился неясный гул и крики. Оленушка со страхом поглядела туда.

- Что там?

- Ничего, не бойся, дитятко.

Как ни умел владеть собой юродивый, но Оленушка видела, что он дрожит.

- Там стрельцы, дедушка? - робко спросила она.

- Ничего, ничего, не пужайся...

- А Иринеюшка?

- Тамотка же.

Оленушка что-то вспомнила и задрожала всем телом.

- А где он?.. Это он унес меня...

- Пойдем, пойдем, - торопил ее юродивый.

Она оглянулась и увидела на белом, кровью окрашенном снегу широко раскинувшее руки мертвое тело. В груди его торчал нож... Мертвые, широко раскрытые глаза убитого глядели на небо, как бы спрашивая: что же там, когда здесь все кончено?

XVII. "НА ТЕПЛЫЕ ВОДЫ"

Вновь наступила весна. Суровое северное поморье, долго спавшее под снегом, проснулось под теплыми лучами весеннего солнца и зазеленело молодой зеленью. Зазеленел и Соловецкий остров, и Кемской и Сумской посады, и Анзерский скиток... Только не ждут уже к себе молодые кемлянки и сумские молодухи дружков милых, молодых стрельчиков, а молодая Вавилкина-попадейка своего мила друга, Иванушку-воеводушку: с весной отплыли московские стрельцы с своим воеводушкой "на страну далече...". Тихо в монастыре и около.

Зазеленел с весной и Архангельской - славный город, о котором так долго скучала Оленушка: и в Архангельском, и вокруг него, как говорила Неупокоиха, "разтвяли твяты лазоревые и пошли духи малиновые".

Цветут садики вокруг торговой площади в городе Архангельске. Да и вся площадь, особенно у заборов, зеленеет молодою травкою.

Утро. Весеннее солнце, только что выкатившись из-за восточного взгорья, окрашивает золотисто-пурпуровым цветом церкви и крыши домов и протягивает длинные тени поперек всей площади. У торговых рядов и около казенных весов и мер да у кабацкого кружала стоят возы с припасами съехавшихся в город из окрестностей поселян. Привязанные у возов и хрептугов лошади, пережевывая сено и овес, то и дело ржут, не видя своих хозяев. А хозяева, мужики и бабы, а равно рядские сидельцы и посадские люди, все это кучится к середине площади, где высится огромный деревянный "покой", два столба с перекладиною. С перекладины спускается длинная, круто плетенная веревка, с петлею на конце. Тень от виселицы и от веревки идет по головам собравшейся толпы, теряясь где-то заборами и в зелени садиков.

Все смотрят на виселицу, перекидываясь односложными словами и междометиями. Иногда из нестройного гула ясно вырежется и замрет среди лошадиного ржания фраза удивления:

- Ишь ты, какой покой-от съерихонили, и-и-ах! - острят тут же толкающиеся земские ярыжки.