Ю. Бахрушин - Воспоминания

Помню, как он однажды, незадолго до своей смерти, приехал ко мне на дачу вскоре после моей женитьбы. Дом, как всегда, был полнехонек веселой, беззаботной молодежью — моими товарищами и сослуживицами жены, балетными артистками. Целый день балагурили, а ночью спали вповалку на сеновале. Владимир Константинович не отставал от общего ритма нашей жизни, хотя ему было тогда около семидесяти. Прожив у нас дня три, он уехал домой, и когда вся компания осталась без него, вдруг стало пусто и неинтересно — это ощутили все. Потребовалось некоторое время, чтоб веселье вновь восстановилось. А один из моих приятелей так и остался в раздумье. Уже ложась спать, он с чисто украинской философской флегмой заметил:

— Никогда я не встречал старика, который бы никак не стеснял молодежь своим присутствием. Как он этого достигает?

Владимир Константинович был увлекающимся человеком — то он увлекался какой-либо научной темой, то собиранием экслибрисов, то своей усадьбой в Курской губернии, а то и просто какой-либо хорошенькой, веселой молодой девушкой. В такие периоды Трутовский делался забавно рассеянным, — он мог появиться в многолюдном обществе с совершенно невероятным непорядком в своем туалете. На замечание собеседницы, какое чудное сегодня небо, он вдруг глубокомысленно изрекал:

— Да! и на нем такие прекрасные легкие яблоки!

Или вдруг на предложение матери за обедом:

«Владимир Константинович, хотите еще тарелку супа?» — он рассеянно смотрел в пустую тарелку и говорил:

— Да нет, Верочка, я как будто сыт.

Бывая поднят немедленно на смех за такую в высшей степени неоправданную фамильярность, он обычно густо краснел, а затем беззаботно сам над собой смеялся. С угощением за столом с Владимиром Константиновичем постоянно творилось одно и то же. На всякое предложение повторить блюдо он неизменно отвечал:

— Да я, кажется, сыт, а впрочем… — и протягивал свою тарелку.

Это почему-то всегда бесило мою мать, и когда Владимир Константинович стал уже совсем своим человеком в нашем доме, мать, угощая его, всегда начинала с фразы: — Я знаю, что вы, кажется, сыты, но давайте-ка вашу тарелку.

Мы, молодежь, обычно на это фыркалли, а Владимир Константинович улыбался, краснел и качал головой. Шутили мы над ним постоянно, поднимали его на смех за любовь спать до двенадцати часов дня и за тяготение к сладкому. Трутовский в свой стакан клал не менее четырех кусков сахару и мог легко в пылу разговора пододвинуть к себе коробку шоколадных конфет и незаметно съесть ее всю. Из такого экстаза его обычно выводил другой свой человек в нашем доме — Владимир Васильевич Постников — стереотипной фразой:

— Владимир Константинович, позвольте-ка конфеты, а то вы за разговором нам ничего не оставите.

Опять общий смех и румянец на щеках Трутовского.

Помню, как моя мать не терпела, чтобы Владимир Константинович садился играть в карты. Он играл очень плохо и чрезвычайно рассеянно и выходил из-за стола неизменно в более или менее большом проигрыше да еще весь изруганный экспансивными партнерами за сапожничью игру.

Женат был Владимир Константинович на Александре Владимировне Мошниной, родной племяннице знаменитого святого Серафима Саровского. Дама она была очень умная и чрезвычайно образованная, но эксцентричная и психически не совсем уравновешенная. В первое десятилетие нашего знакомства с Трутов-ским она не давала ему покоя своей назойливой ревностью. По нескольку раз в вечер, когда Владимир Константинович бывал у нас, она звонила по телефону и «проверяла» его. От этого брака у Владимира Константиновича были две дочери — Надин и Наташа. Его любимой была младшая, рано и странно умершая, а старшая, отчаянная и мужеподобная, расстраивала Владимира Константиновича своими выходками и не вполне удачным замужеством.

Владимир Константинович, так же как и Павловский, всегда вел себя со мной как равный, не боясь быть не понятым своим малолетним собеседником. Но все то, что он говорил и рассказывал, было всегда так интересно и увлекательно, что то, что я не понимал умом, доходило до меня интуитивно. Он всегда живо интересовался моими текущими увлечениями, неустанно поощрял и пополнял мои юношеские «коллекции», заинтересовывал меня историей и литературой. Вспоминаю, как, когда мне было лет семь-восемь, не более, он показывал нам с матерью Оружейную палату. Он знакомил нас не только с экспонатами, но и с историей самой палаты. Указал на дорогой ларец, лежавший боком на полу с полуоткрытой крышкой.