Ю. Бахрушин - Воспоминания

Единственным реальным памятником старины, сохранившимся в усадьбе, была церковь, но и она была значительно изуродована последующими «обновлениями». К старинной церкви XVII века была пристроена, видимо при Ступишиных, высокая колокольня в стиле готики XVIII века и придел с античным фронтоном с колоннами. Внутри церковь ремонтировалась дважды — иконостас богатейшей резьбы по дереву и запрестольные иконы — при Волынском, а стенная роспись — при Ступине. Последняя была особенно безобразна. Был в церкви и некий раритет — в каменной нише, за решеткой, была помещена деревянная резная фигура Христа в темнице, в человеческий рост. Подобные изображения в свое время были запрещены Синодом, как носящие католический характер, но здесь она каким-то образом уцелела и особо почиталась крестьянами, которые постоянно украшали ее цветами и одели в нелепую парчовую хламиду. В 1812 году в Афинееве стояли части польского корпуса Понятовского, и кто-то из офицеров отметил это событие на полях большого запрестольного Евангелия.

Вскоре после нашего переезда к отцу явился священник с группой наиболее почтенных стариков крестьян с просьбой быть старостой церкви. Отец, недолюбливавший таких должностей, категорически отказался. Произошла некоторая неловкая заминка, после чего один из наиболее старых крестьян сказал:

— Ты уж нас не обижай. У нас завсегда ведется, что помещик — староста. А то так выходит, что ты хочешь от нашего общества отколоться. Против мира не иди!

Аргумент, а главное, серьезный и даже несколько повелительный тон, каким он был произнесен, возымел действие на отца, и он согласился.

Мое знакомство с крестьянами началось с первого же года нашего житья в Апрелевке. Моя мать нагрузила меня некоторыми усадебными обязанностями, среди которых была продажа крестьянам иод покос небольших луговин, которые имелись в нашей лесной даче. Дело в том, что после отмены крепостного права мировым посредником в нашем районе был чрезвычайно порядочный и принципиальный помещик, который всемерно соблюдал интересы крестьян. Это была редкость, и благодарная память о нем бережно сохранилась окружным населением. Результатом его деятельности было то, что чересполосица была не у крестьян, а у помещиков, так как лучшая пахотная земля была отрезана деревенским. В связи с этим наша усадьба оказалась разрезанной надвое, причем лесная дача отстояла от имения в трех верстах. Вот там-то я и сдавал покосы, что обязывало меня присутствовать и на мирских сходках и вообще общаться с крестьянами. Помимо этого, я свел знакомство со стариками, которые рассказывали мне о прошлом, что меня всегда живо интересовало. Несколько людей мне особенно памятны.

Встает передо мной высокий строгий старик Иван Саламатин. Ему было уже за восемьдесят. Он хорошо помнил крепостное право, служил в солдатах при Николае Павловиче, но в Севастополь не попал — «в новобранцах тогда ходил», пояснял он. От военной службы у него осталась выправка — был всегда подтянут и строен, как молодой — и краткость и точность ответов. Не был словоохотлив, но зато как скажет, словно отрубит. Его авторитет в деревне был незыблем.

Служил он церковным сторожем и каждую ночь ежечасно выбивал часы на колокольне — всегда точно и аккуратно. Он был моим неизменным гидом по имению.

— Вот это место, — пояснял он в рубежном овраге, — прозывается «солонец». Тут ключ был соленой воды. Скотина ею очень опивалась. Помещик, — лет сто с лишним тому назад, старики сказывали, велел его завалить. Чего ни делали — ничего не брало. Тогда привезли с Москвы чугунную плиту пудов на двадцать и свалили ее здесь да поверх еще земли насыпали. После этого ключ под землю ушел.

Указывая на участок возле усадьбы, обнесенный канавой, он объяснил:

— А вот тут оранжереи были, парники, фруктовый сад — я еще это помню. Только ими никто не занимался, а уж Ступин приказал все сровнять, деревья вырубить и травой засеять.

На вопрос, как жилось до воли, отвечает:

— Нам, нечего говорить, обижаться не на что было. Барин здесь не жил, а заместо него был управляющий немец. Воровал он крепко, почитай, половина доходов к нему в карман шла. Мы все об этом знали, и как он начнет нас прикручивать, мы сейчас ему — это ты оставь, а то барину про все твои художества отпишем. Он и присмиреет. Ну, а другим окрест, знамо, тяжело было. Вот только барин Кругликов, царство небесное, душевный был человек — у него мужики как господа жили. Вон у некоторых избы каменные — сами небось видели!