Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Где вы переоделись? — спрашивает Константин Константинович.

— Там, — растерянно отвечает Ведринская и машет вправо, — за кулисами.

— Понимаю, — отвечает вел. князь, — но где вы оставили ваш костюм?

— В уборной, — следует ответ окончательно сбитой с толку актрисы.

— Да не об этом я вас спрашиваю! Что ж вы, у гроба Господня переодевались, что ли?

Подобных случаев было множество. Чрезвычайно мешали работе наблюдатели, которые все время засылались на черновые репетиции. Под видом завзятых театралов они какими-то неведомыми путями появлялись в зрительном зале, рассыпались в комплиментах, благодарили, но все прекрасно знали, что из театра эти люди немедленно побегут в Синод и полицию для подробного доклада. Церковные верхи при благосклонном покровительстве самого царя делали все возможное, чтобы не допустить пьесу к показу, видя в ней поругание религии и оскорбление веры. На неоднократные протесты и просьбы вел. князя не допускать посторонних на репетиции следовали постоянные извинения и обещания исполнить его желание, но через некоторое время эти неизвестные снова появлялись в театре. Все это, по словам Арбатова, чрезвычайно нервировало и постановщиков и исполнителей.

Заключительный аккорд перехода музея в казну прозвучал лишь в начале января 1914 года. В конце декабря отец получил извещение церемониальной части двора, что 10 января ему будет дана аудиенция в Царском Селе. Пришлось срочно заказывать академический мундир и ехать в Петербург.

Аудиенция отцу была назначена на другой день после премьеры «Царя Иудейского» в Эрмитажном театре, на которую он также получил приглашение. На этот раз в театре присутствовала вся царская фамилия. В одном из антрактов отец пришел на сцену в уборную вел. князя, который чрезвычайно волновался, так как решалась судьба его пьесы. Он просил отца приехать к нему в Мраморный дворец на другой день вечером, часов в десять. На прощанье он сказал:

— Как видите — я исполнил ваше желание. Завтра Государь лично выскажет вам свою признательность. Не забудьте завтра ко мне. — И добавил, смеясь: — Форма одежды — пиджак.

На другой день в десять часов утра отец был уже на императорской станции Царскосельского вокзала, где его ждал царский поезд — паровоз и вагон-салон. Вместе с ним ехало еще несколько неизвестных ему лиц. Как только поезд отошел от перрона, появился лакей с чаем, кофеем и утренним завтраком. Отец уже закусил в гостинице и от угощения отказался.

На вокзале в Царском Селе поезд ожидали придворные экипажи, и один из них доставил отца во дворец. Здесь его встретил дежурный гофмаршал, который проводил его в приемную и соответствующе инструктировал: «В 11 часов начнется прием, будут вызывать по имени, отчеству и фамилии, отвечать только на вопросы императора, самому вопросов не задавать, аудиенция продлится минут пять, выходя, не поворачиваться спиной к Государю».

Помимо отца в приемной еще было человека два-три. Присутствовавшие с любопытством рассматривали скромный мундир отца, украшенный жалким орденом Анны III степени и двумя юбилейными медалями (больших золотых медалей отец, как и дед, никогда не надевал, считая их наградой для дворцовых швейцаров). Не желая быть объектом внимания, он подошел к окну и стал с любопытством рассматривать устройство отопления — окна не были замазаны на зиму, но от них веяло теплым свежим воздухом, так как калориферы были помещены между двойными рамами. Из задумчивости его вывел неожиданно заданный вопрос:

— Что это вы с таким интересом рассматриваете? — Сзади отца стоял пожилой сановник в орденах и лентах, в густо зашитом золотом мундире.

— Да вот смотрю на отопление и думаю — хорошо бы так же у себя в имении устроить.

— А-а! Вы, значит, помещик. А смею спросить, где ваше имение?

— Под Москвой, станция Апрелевка по Брянской дороге.

— Брянскую дорогу я знаю. Кстати, как там сейчас пригородные поезда ходят?

— Надо бы хуже, да некуда, — ответил отец, — пять поездов в день, одноколейка, на разъездах стоишь до бесконечности, сорок верст до Москвы тащимся часа три, да еще поезда опаздывают на два-три часа. Черт знает что, а не дорога. И казна никак ее выкупить не может.

— Выкуп — дело сложное, его сразу не разрешишь!

— Ну, хоть бы второй путь построили до Малоярославца.

— Насколько мне известно, это имеется в виду.

— Это долгая история, а мне кажется, что все упирается в пайщиков: зачем им беспокоиться о том, что пассажирское движение ни на что не похоже и что дорога в военном отношении важная, — им бы только дивиденды шли… В конце концов все они жулики!..