Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана

Признание - вот что было нужно ему более жизни, но ведь признание все равно придет, раз хороши его картины. Я еще не знал тогда, что слава придет к нему скоро - почти сразу после смерти.

- Ты не рисуешь? - спросил он меня.

- В детстве рисовал. Говорили, неплохо. Даже премию раз получил на конкурсе детского рисунка. Но потом забросил кисть и краски.

- Но почему?

- Некогда. Все же я учился, и... фигурное катание много отнимало времени.

Больной с укором взглянул на меня.

- Зачем же именно живопись оставил?.. Может, это было... твое... настоящее!

- Я и спорт теперь оставляю.

- Едет на Байкал,- усмехнулась мама.

Художник смотрел на меня с каким-то непонятным выражением.

- Желаю тебе успеха,- проговорил он.- Я всегда мечтал только об одном быть художником! Не пришло мне в голову, что надо сначала... человеком... потом уже... художником.

Я распорядился... все свои принадлежности для живописи, а также последние картины оставляю тебе, Андрюша. Пожалуйста, прими.

- Спасибо, но я же не художник.

- Может, еще потянет писать. Прими.

- Хорошо, спасибо, может, пригодятся, когда увижу Байкал. А картины буду беречь. Спасибо.

- Байкал? Я помню твои детские рисунки, они были очень своеобразны. Кем бы ты ни стал в будущем... искусство, или наука, или просто любой труд... никогда не стремись к славе. Поверь, главное - сам труд, когда любишь свое дело. Спасибо, что зашел проститься. Прощай. Теперь иди.

- Выйди, Андрей,- сказала мама.

Я еще раз поцеловал художника и вышел в коридор. Было смутно у меня на душе.

Навстречу шла жена Никольского - измученная, издерганная. Когда-то она была красива, от красоты ее ничего не осталось. Мама говорит, что она подавала надежды как актриса. Надежды эти не оправдались: Никольский затмил ей весь белый свет.

Она бросила взгляд на дверь в палату и подошла ко мне. В авоське позвякивали бутылки с кефиром и соками. Мы помолчали.

- Совсем не похож на мать...- сказала она, разглядывая меня в упор выцветшими синими глазами.

- А я весь в отца,- сказал я и неожиданно для себя предложил ей взглянуть на фотографию отца из журнала, благо я носил ее с собой. Никольская с интересом разглядывала папино лицо.

- Да, ты действительно похож на него,- вымолвила она и заплакала.Женечка... Врачи говорят, нет надежды. Печень разрушена. Никто не любил Женечку так, как я любила... таким, каков он есть, со всеми его слабостями и недостатками. Когда он понял, что пропал, предлагал мне развестись-, чтоб не казнилась я, на него глядя. Но разве я брошу его? В горе и радости...

В коридор вышла побледневшая мама.

- Скорее!

Никольская бросилась в палату. Мы молча постояли в коридоре у окна минут пять, мама хотела успокоиться. Дверь из палаты стремительно открылась. Бедная женщина встала на пороге...

- Врача к Женечке! - хрипло сказала она.

По коридору уже спешили врач и сестра. Наверное, вызвали их звонком.

Мы отправились домой. Мама очень устала. Друг ее юности уходил навсегда. Быть может, она чувствовала себя в чем-то виноватой?

Глава вторая

МОЙ ДРУГ АЛЕША

Мы с Алешей познакомились года три назад в зоопарке.

Мы стояли перед клеткой с орангутангом. Собралась довольно большая толпа - детей и взрослых, все со смехом наблюдали за обезьяной.

Орангутанг чего только не выделывал: раскачивался на перекладинке, как акробат, кувыркался, строил рожи, переносился с одного угла в другой, едва касаясь рукой прутьев клетки. Видно, он понимал, что собрал зрителей, что смешит всех. Если б клетка была не столь тесной, он бы продемонстрировал, наверное, и не такое.

Но в это время сторож приоткрыл на мгновение дверцу клетки и бросил внутрь охапку свежескошенной травы - она даже не успела привянуть. Пахла, как на лесной поляне в знойный летний день.

И орангутанг сразу забыл обо всем на свете. Он уже ничего не видел, кроме этой свежей травы... Он ее нюхал, касался губами, прижимал к груди. Разочарованные зрители пытались возгласами привлечь его внимание, вернуть снова к прежней игре. Орангутанг мрачно посмотрел на столпившихся у его клетки людей и повернулся к ним спиной. Немного постояв, он лег в дальнем углу, замер в тоске и неподвижности, уткнувшись в траву.

Мне перехватило горло, я отвернулся. И увидел рядом с собою парнишку, который, вытирая слезы, пытался незаметно выбраться из толпы.

- Жалко орангутанга,- сказал я сдавленным голосом,- тоскует он. И зачем эти зоопарки! Я бы выпустил всех зверей в их родной лес.

- А некоторые уже погибли бы теперь на свободе,- ответил парень,потеряли навыки. Иных загрызли бы дикие собратья.