Геннадий Соболев - Тайна немецкого золота

Для партии, в рядах которой в это время состояло свыше 200 тыс. членов, иметь такое количество печатных изданий, почти половина которых выходила на латышском, литовском, эстонском, армянском, азербайджанском, грузинском и польском языках, было необходимостью, вызванной ее нацеленностью на завоевание политической власти. Ни одна политическая партия не имела в то время такой влиятельной Военной организации со своим печатным органом, как большевики.

Неудивительно поэтому, что, когда социалистическая и в первую очередь большевистская печать хлынула на фронт, остановить ее распространение не было никакой возможности. По свидетельству генерала А. И. Деникина, эта литература попадала в окопы «частью — стараниями всевозможных партийных и «военных бюро» и «секций» Петрограда и Москвы, частью при посредстве «культурно-просветительных» комиссий и войсковых комитетов. Средства были разнообразные: одни исходили из темных источников, другие — взяты полупринудительно из войсковых экономических сумм, третьи — легально отпущены старшими военными начальниками, из числа оппортунистов» [242] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 1. Париж. 1921. С. 83. . Командующий Юго-Западным фронтом генерал A. Е. Гутор даже открыл на эти цели кредит в 100 тыс. рублей, а командующий Северным фронтом генерал B. А. Черемисов субсидировал из казенных средств издание большевистской газеты «Наш путь» [243] Там же. . Как видно даже из этого, источники финансирования большевистской печати были не только «темными».

Политические противники Ленина и большевиков видели в них главных виновников развала фронта и поражений русской армии. Однако в действительности было все сложнее: восприятие антивоенной пропаганды в окопах было подготовлено самим характером кровавой и изнурительной войны, Размышляя о причинах разложений армии, военный министр Временного правительства А. И. Гучков, продержавшийся на этом посту всего два месяца, считал необходимым признать перед своими коллегами по Государственной думе суровую правду: «Не нужно, господа, представлять себе, что это болезненное явление было результатом исключительно какой-то агитационной работы каких-то злонамеренных людей вроде Ленина и его соратников, или просто легкомысленных или несведущих людей, которые не ведают, что творят. Господа, эта болезнь является не только результатом этих заразных начал. Несомненно, что почва была подготовлена давно и общим укладом нашей жизни, и постановкою народного воспитания, которое мало развило в массах чувство сознательного, деятельного и пламенного патриотизма, а главное — чувство долга, и этой тягостной войною, продолжающейся почти три года и истощившей морально и физически народные массы» [244] Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы. М. — Л., 1932. С. 3–5. .

В этом мог воочию убедиться и новый военный министр А. Ф. Керенский, приехавший в мае 1917 г. на Юго-Западный фронт для моральной подготовки запланированного июньского наступления русской армии. Сначала революционный министр был встречен в армии с необычайным энтузиазмом, его пламенные и зажигательные речи находили восторженный отклик у солдат. Но стоило Керенскому начать убеждать их в необходимости продолжать войну, как, «толпа поворачивала к нему лик зверя, от вида которого слова останавливались в горле и сжималось сердце» [245] Деникин А.И. Указ. соч. С. 144. . А затем первоначальный триумф и вовсе обернулся для Керенского полным конфузом. «Мы приехали в Тарнополь в день начала артиллерийской подготовки, — вспоминал член Исполкома Петроградского Совета В. Б. Станкевич, — и командование фронта решило использовать пребывание Керенского для агитации в армии. В первый день его повезли в 1-й гвардейский корпус. Колоссальная масса солдат… Но командный состав был в волнении — главный агитатор и смутьян, капитан Дзевалтовский, знаменитый большевик, не явился на митинг. И поэтому, по мнению командного состава, митинг наполовину терял свое значение, так как останутся неопровергнутыми главные аргументы, колеблющие порядок. Между тем, Дзевалтовский с двумя наиболее непокорными и деморализованными полками расположился в стороне и в середине митинга, прислал депутацию к Керенскому с просьбой прийти к ним… И началась позорная картина бесполезного словопрения с заведомо несогласными. Первую речь тоном обвинителя произнес Дзевалтовский, самоуверенно и вызывающе повторивший нападки большевистской прессы. Потом по пунктам отвечал Керенский, потом опять говорил Дзевалтовский. Часть аплодировала Дзевалтовскому, часть, не меньшая, Керенскому, но большинство слушало молча, думая про себя свою думу и, вероятно, не отдавая отчета в происходящих спорах и смутно сознавая, что вопрос шел о кардинальнейшем для каждого вопросе — идти в наступление или не идти… В общем, конечно, был провал. Впечатление уступчивости, нерешительности власти на фоне растерянности командного состава не предвещало ничего доброго» [246] Станкевич В.Б. Воспоминания. 1914–1919. Берлин. 1920. С. 151–153. .