Марк Блок - Апология истории, или Ремесло историка

Изучение коллективной психологии людей прошлого означает распространение принципа историзма и на сознание человека, который по природе своей является «великой переменной величиной».

Для того чтобы понять место Марка Блока во французской историографии (впрочем, только ли во французской? — Влияние его работ ныне охотно признают ученые разных стран) [93], мало прочитать «Апологию истории» и даже все другие его книги и статьи. Сам Блок главную задачу видел не в том, чтобы создать те или иные исследования, сколь бы важным проблемам ни были они посвящены, — смысл своей научной деятельности он усматривал в преобразовании исторической науки, обновлении ее проблематики и методов.

У него, как и у Люсьена Февра, вызывало глубокую неудовлетворенность состояние историографии. «Событийная история», «историзирующая история» — так не, без иронии именовали они те труды, которые были посвящены главным образом политическим событиям и игнорировали глубинные процессы, порождавшие эти события. «Традиционная историография» работает по преимуществу аналитически, чураясь синтеза: историки выделяют отдельные вопросы и изучают их изолированно от общего движения истории; интересуясь обособленными и неповторяющимися фактами, это направление неспособно совместить «качественную историю» с «историей количественной». Получаемые таким образом частные результаты, сколь бы ценными они ни были, нередко не включаются в картину исторического развития общества в целом, цивилизации, всемирной истории. Во всяком случае, подобная опасность вполне реальна.

В противовес этой «истории на коротком дыхании», затрагивающей, собственно, лишь «рябь на поверхности», Блок и Февр выдвигали идеал истории массовых явлений, которая ставила бы широкие проблемы и привлекала самые разнообразные исследовательские средства для их решения. Такая наука не может ограничивать себя узкими временными рамками, так как процессы, которые стоят в центре ее внимания, охватывают целые эпохи, большие отрезки исторической эволюции.

Постановка подобных задач перед историческим знанием требует мощного расширения его горизонта. Если история не может сводиться к повествованию о событиях и исторических личностях, то в круг ее рассмотрения необходимо включить целый ряд новых тем. Таковы прежде всего проблемы «человеческой географии», «геоистории»: речь идет не просто об изучении природных условий, в которых живет человек и которые, во многом определяя образ его существования, подвергаются вместе с тем его меняющемуся воздействию, но о систематическом рассмотрении природной среды как компонента социально-исторической эволюции (при этом Блок и Февр решительно выступали против географического детерминизма); следовательно, необходимо укрепление сотрудничества между исторической наукой и географией. История техники, равно как история: хозяйства, должна быть объединена с социальной историей, от которой она обычно была оторвана в прежней историографии. Аграрный строй средних веков, системы полей, способы их обработки, трудовая деятельность человека в различные периоды, история труда, движения цен и заработной платы — все это важные темы исторического исследования. Здесь вступают в силу методы количественного анализа, позволяющие выявить объективные тенденции экономической или демографической эволюции.

Социальная структура… Старая историография имела обыкновение подменять ее исследование описанием правовых категорий, не желая видеть за ними движения реальной общественной жизни и ее противоречий. В центре внимания историка, провозглашали Блок и Февр, должны находиться человеческие группы, от малых — например, семья в различных ее формах, и до больших — классов, обществ, цивилизаций. Должны быть вскрыты те силы, которые объединяют людей в группы: способ их хозяйственной деятельности, родство, связи зависимости, форма организации, наконец, присущий этим группам способ восприятия мира, духовная жизнь. «Я не вижу пропасти между социологом и историком», — писал Блок [94]. Для изучения социальных структур мало выяснить юридические отношения, здесь потребны и совершенно иные подходы, в том числе антропологический и социально-психологический. При подобной постановке проблем даже история искусства или литературы оказывается не специальной дисциплиной, обособленной от истории как таковой, а срезом все той же социальной реальности, способствующим раскрытию мышления людей данной эпохи и, следовательно, проливающим свет на их поведение. При этом, естественно, памятники искусства и литературы, отражающие коллективные представления и идеи, фольклор, данные этнографии, мир ритуалов и жестов, приобретают особую важность для историка культуры, который не ограничивает своего кругозора лишь «вершинами», фиксируя идеи и достижения выдающихся творцов, но обнаруживает вместе с тем и прежде всего формы массового сознания — такие, как «образ чувств и мыслей», широко распространенные и вульгаризированные религиозные представления, коллективную память, отношение к природе, восприятие времени и т. п. Это именно те вопросы, которые обходили стороной представители традиционной историографии.