Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

В глубине двора, как раз напротив кованых железных ворот, в которые только что въехал автомобиль, виднелась узкая, также сделанная из железа, дверь.

— Пошли! За мной! — приказал мне один из энкаведистов, направляясь к этой двери.

— Куда вы меня привезли? — растерянно спросил я его.

— К теще в гости. Не разговаривать! — оборвал он и засмеялся хрипло и коротко.

Я направился вслед за ним. Второй энкаведист пошел сзади, находу вынимая из кобуры наган.

"Неужели расстреливать ведут?" — подумал я и все внутри меня похолодело.

Мы вошли в дверь, поднялись по лестнице и зашагали по войлочным дорожкам коридора.

— Руки назад! Смотреть прямо перед собой! Не оборачиваться! — командовал мне идущий впереди, коротко похохатывая. Он оказался не в меру смешливым.

Неожиданно задний конвоир крикнул:

— Стой! Лицом к стенке! Смотри вниз, на пол!

Ничего не понимая, я остановился.

В противоположном конце коридора показалась группа людей. Пятеро энкаведистов вели троих арестованных. Лица последних были бледны и в крови. Один вытирал рукой обильно струившуюся из носа кровь и стряхивал ее на пол. Второй хрипло кашлял, хватаясь за грудь. Третий шел, сильно прихрамывая и громко стонал.

— Ты, контра! Не слышишь, что-ли? Носом в стенку! — заорал смешливый энкаведист, толкнул меня в угол и коротко хохотнул…

Окровавленные люди скрылись за поворотом коридора, и мы пошли дальше'. Спустились снова в первый этаж и остановились перед дверью с надписью:

"Комендатура управления НКВД".

Смешливый конвоир постучал в дверь, приоткрыл ее и доложил:

— Привели товарищ дежурный! Хх-ха!

— Давайте его сюда, — послышался голос в ответ. Меня, ввели в комнату. В память, сразу врезалось: три телефона и наган на столе; вертлявый и чубатый юноша за столом, а над его головой на стене большие портреты — Сталина и наркома «внутренних дел Ежова.

— Куда прикажете девать арестованного, товарищ дежурный? — спросил смешливый.

— Посадите в собачник. Пускай там подождет. Островерхов хотел сегодня его допросить, — ответил чубатый юнец.

— Пошли! Хха! — коротко бросил конвоир. Я немного успокоился и осмелел. Захотелось немедленно выяснить положение.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к юноше, — куда меня привезли? Что со мной будет? Кто такой Островерхов?

Юноша надменно-иронически взглянул на меня.

— Интересуетесь? Любопытствуете?…Вас привезли в контрразведыватель ный отдел краевого управления НКВД. Островерхов — ваш следователь. Очень приятный даже, можно сказать, добрейший человек. Ласковый и сладкий. Одним словом, Сахар Иваныч. Подследственных любит, как собственных деток, — и он подмигнул конвоиру. Тот хрипло хохотнул в кулак.

— А что вас ожидает, затрудняюсь сказать. Может быть, даже это, — выразительно указал глазами юноша на свой наган.

Опять у меня внутри похолодело… Из комендатуры я вышел пошатываясь.

— Может быть интересуетесь также, что такое собачник? — крикнул мне вдогонку дежурный. — Помещение для ожидающих допроса. Шикарнейший кабинет!

Конвоиры засмеялись…

Меня ввели в большой зал, вдоль стен которого стояли вделанные в пол дубовые ящики с дверцами, каждый высотою в человеческий рост. Смешливый конвоир открыл дверь одного из них и приказал мне:

— Лезь туда! Скорей! Хх-а!

— Что это такое? — изумленно спросил я. — Собачник. Шикарный кабинет, — ответил он, захохотав на весь зал, втолкнул меня в ящик и захлопнул дверь.

В пол ящика была ввинчена табуретка. Я сел на нее и предался горестным размышлениям:

"За что меня арестовали? В чем обвиняют? Что они со мною хотят делать?

Долго размышлять мне не пришлось. Щелкнул замок, дверь приоткрылась и в нее просунулась краснолицая голова смешливого конвоира.

— Давай, выходи! Хх-а!

— Куда?

— На допрос…

Снова, уже начавшее надоедать, хождение по коридорам и нудные окрики конвоира. Но на этот раз в нашу "прогулку" вплелось нечто новое. Мы проходим мимо ряда обитых войлоком и плотно закрытых дверей. Из-за них еле слышно доносятся протяжные стоны, заглушенные крики и какие-то шлепающие удары, будто десятки людей бьют по чему-то мягкому и гибкому.

От этих звуков кровь стынет в моих жилах. Весь дрожа, спрашиваю конвоира:

— Что это?

Впервые за сегодняшнее утро, он серьезно и сочувственно, без малейшего признака смеха, смотрит на меня и говорит, покачивая головой:

— Это… большой конвейер… Там ночные допросы заканчивают.