Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

— Да, пожалуйста. Что вы хотите? Женщина кивнула головой на дом НКВД.

— Вы оттуда? Из тюрьмы?

— Да. А что?

— Сын у меня там в заключении. Единственный… Может, встречали вы его? Зовут Васей, а фамилия — Пашковский…

Я еле сдержал чуть не сорвавшийся с моих губ крик. Вася Пашковский! Моряк и редактор районной газеты, мой тюремный приятель, расстрелянный больше года тому назад. А эта пожилая деревенская женщина — его мать, которая никогда не увидит своего единственного сына. Мать, каких много, слишком много в нашей стране.

Она тревожно вглядывалась в меня. Потом повторила вопрос:

— Так, может, знаете его? Васю моего…

— 3-знаю… Встречал, — с трудом выдавил я из себя.

Женщина обрадовалась.

— Вправду знаете? Вот, как хорошо. Сколько я хожу сюда, скольких спрашивала — никто не знает. Вы, вот, первый. Дождалась все-таки… Ну, как он там? Скоро на волю выйдет?

Что я мог ответить на этот вопрос матери единственного сына? Расстрелянного сына. Язык не поворачивался у меня сказать ей правду.

— Как он там живет? В чем нуждается? Может, ему что передать нужно из одежи или еды? Я добиваюсь, чтоб разрешили передачу. Может, добьюсь. Каждый день прихожу сюда. Надоела тут всем. Гонят меня. Но это ничего. Лишь бы Васе как-нибудь помочь, — говорила она.

Сознавая, что мой долг сказать ей, чтобы она больше не приходила к этому страшному дому, что ее мертвому сыну не нужно ничего, кроме панихиды в церкви, я не посмел сделать это и разбить сердце матери. Мой язык мямлил бездушные, лживые и подлые слова:

— Он живет, как… все заключенные. Ни в чем не нуждается. Может быть… его скоро выпустят. А передача ему не нужна… Он скоро…

Я хотел сказать, что он скоро вернется и не смог. Это было бы слишком лживо и подло…

В моем "сидоре" лежала кружка Васи, его предсмертный подарок мне. Теперь мне казалось, что она жжет мою кожу через дерюгу мешка. Я сунул в мешок руку, чтобы достать оттуда кружку и отдать ее матери, но во-время спохватился:

"Если я сделаю это, она может догадаться, что Васи уже нет в живых".

И крепче прижав к себе мешок, я торопливо бросил ей:

— Ну, мне пора идти. Она перекрестила меня.

— Идите обрадуйте ваших близких, вашу мать. Большое вам спасибо. Храни вас Бог… А я тут еще подожду. Может, мой сынок Васенька, вот так же из тюрьмы выйдет… Ведь он выйдет?..

Ничего не ответив ей, я поспешно зашагал по улице. Я бежал от матери расстрелянного сына. Бежал так, как будто был виновен в его смерти. А в моей памяти теснились образы наших близких, — моих и тех, о которых я слышал в тюрьме.

Эти образы, с их тяжкими страданиями, высоким героизмом и безграничным падением, воплощались в странную и жуткую, величественную и сентиментальную поэму в прозе.

Он сидит в камере смертников и ждет расстрела. Когда он объяснил своим сокамерникам, как попал к ним, они назвали его дураком; на первый взгляд это было действительно глупо.

Его арестовали за вредительство, которого он не совершал и приговорили к расстрелу. Центральный исполнительный комитет РСФСР заменил ему расстрел десятилетним заключением в концлагерях.

После четырех лет заключения ему удалось бежать из концлагеря и на "воле", через уголовников, обзавестись фальшивым паспортом на чужую фамилию. С этим документом он скитался по стране, успешно скрываясь от "стражей" советской власти. Жить так он мог бы долго, годы, а то и десятилетия, но однажды в какой-то пивной "выложил душу" случайному собутыльнику— рассказал правду о себе.

Собутыльник оказался сексотом НКВД… Мне этот случай сначала тоже показался глупым, но, узнав его подробности, я изменил мнение о нем.

Два года спустя после свадьбы и за три месяца до ареста инженера Петра Даниловича Никольского, у его жены родилась дочь. Он очень любил свою жену и рождение дочери еще более усилило эту любовь.

Неожиданный арест и вытекающие из него последствия были для Никольского меньшим ударом, чем разлука с любимой женой и дочерью. В тюрьме он думал и тосковал только о них, забывая о том, что грозило ему; не выдержав "методов физического воздействия", он был принужден "признаться" во всех, приписываемых ему следователем, преступлениях, но свою жену не запутал в них. Изо всех сил старался он, чтобы на допросах имя жены случайно не вырвалось у него, не проскочило в следственное "дело". Это ему удалось, да и случай счастливый помог. Гепеушники случайно не вспомнили о жене Никольского и не арестовали ее.