Луис Фишер - Жизнь Ленина

Что касается положения внутри большевистской фракции… разгоравшаяся внутрифракционная борьба здорово трепала нервы. Помню, пришел раз Ильич после каких-то разговоров с отзовистами домой, лица на нем нет, язык даже черный какой-то стал. Решили мы, что поедет он на недельку в Ниццу, отдохнет там от сутолоки, посидит на солнышке…

Заниматься в Париже было очень неудобно. Национальная библиотека была далеко. Ездил туда Владимир Ильич обычно на велосипеде, но езда по такому городу, как Париж, не то, что езда по окрестностям Женевы… Ильич очень уставал от этой езды. На обеденный перерыв библиотека закрывалась. С выпиской нужных книг была также большая бюрократическая канитель. Ильич на чем свет ругал Национальную библиотеку, а попутно и Париж… В конце концов, у него украли велосипед. Он оставлял его на лестнице соседнего с Национальной библиотекой дома, платя консьержке за это 10 сантимов, но, придя однажды за велосипедом, его не нашел. Консьержка заявила, что она не бралась стеречь велосипед, а разрешала только его ставить на лестницу.

С ездой на велосипедах в Париже и под Парижем нужна была большая осторожность. Раз Ильич по дороге в Жювизи попал под автомобиль, еле успел соскочить, а велосипед был совершенно изломан». Ленин поехал в Жювизи смотреть полет на аэроплане — был 1910 год — и на него наехал автомобиль. Владельцем автомобиля был «виконт, черт его побери», писал Ленин матери. Ленин подал в суд и выиграл дело. В другом письме домой он пишет, что посещение музея исторических восковых фигур доставило ему большое удовольствие. В письме к Анне он жалуется на Париж, к которому никак не может привыкнуть. В шахматы он теперь играет редко. Иногда ходит с Крупской на прогулку в Булонский лес. Однажды они поехали на велосипедах в лес под Медоном («Было чудесно», — пишет он матери). Денег не хватало. Крупская вспоминала, что они ели конину — так было дешевле. Ленин пытался зарабатывать литературным трудом, но часто не мог найти издателя. В таких случаях он брал небольшое пособие из кассы партии. Однажды мать прислала ему осетрины и икры из Саратова. Он рассыпался в благодарностях, говоря, что подарок напомнил ему Волгу.

Летом 1909 г. Ленин со своими дамами отдыхал в деревне Бонбон (департамент Сены и Луары). «В Бонбоне Ильич не занимался и о делах мы старались не говорить», — пишет Крупская. В их пансионе жили французские мелкие служащие и буржуа, «это мещанство надоедало. Хорошо было, что можно было жить обособленно, по-своему. В общем отдохнули в Бонбоне не плохо».

Вскоре он опять с головой погрузился в партийные разногласия. Российская социал-демократическая рабочая партия была расколота на фракции, фракции распадались на группировки. В течение трех недель, с 15 января до 5 февраля 1910 г., в Париже заседала пленарная сессия ЦК партии. Целью сессии было восстановление единства. В письме к Горькому от 11 апреля 1910 г. Ленин назвал ее «долгим пленумом», «…три недели маета была, издергали все нервы, сто тысяч чертей! К этим серьезным и глубоким факторам, сознанным далеко не всеми, прибавились мелкие, мелочные, прибавилось настроение «примиренчества вообще» (без ясной мысли, с кем, к чему, как), прибавилась ненависть к Большевистскому Центру за его беспощадную идейную войну, прибавилась склока и желание поскандалить у меньшевиков — и вышел ребенок с нарывами.

Теперь вот и маемся. Либо — на хороший конец — нарывы вскроем, гной выпустим, ребенка вылечим и вырастим.

Либо — на худой конец — помрет ребенок. Тогда поживем некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца» {89} 89 В. И. Ленин и А. М. Горький. С. 49–52. .

Ленин рассчитывал на то, что партия в целом перестанет существовать, а останется большевистская фракция, из которой будет позже создана новая партия. Перспективы исцеления «ребенка», т. е. партии, с помощью объединения были и в самом деле весьма слабы. Ленин не терпел компромиссов. Он даже нарочно углублял межфракционные противоречия. Письмо его к Горькому не совсем чистосердечно. Ленин часто писал Горькому, нуждаясь в финансовой, литературной и организационной поддержке последнего. Горький пользовался громадным авторитетом в широких русских кругах, но среди саблезубых публицистов и ораторов, населявших русские социалистические джунгли, он был невинным младенцем. Любовь к труженикам привела его к большевизму, но и догматизм и партийная схизма, побуждавшая Ленина к философской полемике, были ему совершенно чужды. По культуре и по характеру ему были близки Богданов и Луначарский, и он мог понять усилия, прилагаемые ими для того, чтобы примирить марксизм с религией или, по крайней мере, с культурными ценностями. (Горький возражал против опубликования антимахистской книги Ленина.) Ленин, однако, не хотел терять его. Он искажал истину, когда писал Горькому, что опять восстановит большевистскую фракцию, если партия погибнет. Большевистская фракция существовала, и вождь ее был намерен либо поработить «ребенка» — партию, либо уничтожить ее. Настроения «примиренчества» и единства, высказанные большинством «долгого пленума», меньшевиками и некоторыми из большевиков, — вот что «издергало нервы» Ленину. «Примиренчество вообще, — восклицает он в письме к Горькому, — без ясной мысли, с кем, к чему, как». Сам он примиряться не собирался, предпочитая пожить некоторое время без непослушного, упрямого «ребенка». «А потом родим более здорового ребенка», покорность которого успокоит нервы родителя.