Александр Насибов - Долгий путь в лабиринте

- Чего же яснее? - Гроха широко ухмыльнулся. - С контрой дело имел!

- Может, и с контрой, - продолжал Шагин. - Так вот, узнал об этом товарищ Феликс Дзержинский. Лично расследовал факт. Слушайте его заключение. Внимательно слушайте, думаю, всем будет полезно.

Шагин взял со стола лист бумаги, стал читать, отчетливо произнося каждое слово: "Комиссия рассмотрела и решила сделать самые энергичные внушения виновным и в дальнейшем предавать суду всякого, позволившего дотронуться до арестованного".

- Ого! - воскликнула Саша.

- Вон как круто, - добавил Ревзин. - Что же, приветствую такие меры.

- Чего не улыбаешься, Гроха? - Шагин положил бумагу на стол. Может, не все понял? Повторить тебе, может?

- Контра же! - пробормотал Гроха в растерянности. - Стреляем ее это можно. А прижать - не моги?

- Расстреливаешь не ты, - тихо сказала Саша. - Это Советская власть казнит врагов революции. Она приказывает, ты исполняешь. А лупить арестованных по мордасам есть самоуправство и подлость.

- Революцию позоришь, - сказал Григорий Ревзин. - Красное знамя пачкаешь.

- Точка! - Шагин встал, поправил гимнастерку. - Гляди у меня, Олесь, ежели волю будешь давать рукам!.. Ну, с этим все. Дальше пойдем. Еще бумага и опять из Москвы. Читаю:

"Инструкция для производящих обыск и записка о вторжении в частные дома и содержании под стражей.

Вторжение вооруженных людей в частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача, пользуясь злом, - искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость - пятно, которое ложится на эту власть".

Шагин отложил бумагу:

- И это всем ясно?

Ответа не последовало. Тогда председатель УЧК прочитал короткую инструкцию для чекистов, производящих обыск и дознание:

1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.

2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.

3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.

4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы. Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до 3 месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы.

Шагин отложил и эту бумагу, задумчиво погладил ее ладонью.

- Составлена для чекистов Москвы, - сказал он. - Но и нам, думаю...

- В самый раз, - добавила Саша.

- Хочешь высказаться, Олесь? - продолжал Шагни. - Говори, ежели есть вопросы. Ты же у нас непонятливый...

Гроха молчал.

- Заносит тебя, - сказала Саша. - Ой заносит! Гляди, чтобы не споткнуться. - Она обернулась к Шагину: - Товарищ Андрей, прошу назначить меня в наряд, где несознательный чекист Олесь Гроха.

- В качестве тормоза, - улыбнулся Ревзин.

Все зашумели. Шагин поднял руку:

- Требования товарища Феликса Дзержинского понятны, пояснять не надо? - спросил он. - Тогда ставим точку. Берем новый лист.

Но Шагину помешали. С улицы донеслись голоса. Отчетливо слышался бас коменданта УЧК. Комендант не пускал в здание посетителя. А тот кипятился, кричал.

Председатель взглянул на Сашу:

- Разберись!

Саша пошла к двери.

- Гляди рукам воли не давай, - сказал вслед ей Олесь.

Все засмеялись.

Вот что увидела Саша, когда сбежала по лестнице к входной двери.

Расставив руки, комендант защищал дверь от ломившегося в нее пожилого бородача. В стычке участвовал и часовой, прикладом винтовки отпихивая посетителя от двери.

А бородач рвался вперед, вопил, выкрикивал ругательства.

Внезапно он отскочил, вскинул руку с толстым ременным кнутом.

- Стой! - закричал часовой и передернул затвор карабина. - Стой, контра, стреляю!

- Не смей! - воскликнула Саша.

Нырнув под плечо коменданта, она оказалась на улице. При виде ее бородач будто опомнился. Подобрав валявшуюся на тротуаре зеленую шляпу с перышком, зашагал прочь. Голова его была опущена. Он плакал.

Саша нагнала его: