Евсевий Памфил - Жизнь Константина

Ибо как скоро вздумал он [132] нападать на церкви и первый обагрил свою душу кровью праведников и богочтителей, тотчас постигло его посланное Богом наказание, которое начавшись от плоти, проникло в его душу. В самой середине между тайными удами его тела вдруг появился нарыв, потом образовалась глубокая фистульная язва, от которой началось неисцелимое разъятие отдаленнейших внутренностей, а через то расплодилось несчетное множество червей и стало распространяться смертоносное зловоние, потому что вся масса его тела от прожорливости превратилась в огромнейшую груду жира. Все это теперь начало гнить и приближавшимся представляло, говорят, невыносимое и страшное зрелище. Борясь с такими мучениями, поздно уже сознался он, что терпит это за притеснение Церкви, исповедался перед Богом, прекратил гонения на христиан, законами и царскими указами заставлял их строить храмы, повелевал отправлять в них обычное служение и воссылать за себя молитвы.

Таковое наказание понес такой василевс, начавший гонение. Но очевидец сих событий [133] , тот, о котором теперь пойдет речь и который определенно познал это собственным опытом, вдруг забыл обо всем, не приводил на память ни казни, назначенной первому, ни карательного суда над вторым [134] . Стараясь превзойти первого на поприще злодеяний, он даже тщеславился изобретением для нас новых мучений. Ему мало было огня, железа и пригвождения, диких зверей и морских глубин. Кроме всего этого, он измыслил еще казнь какую-то странную: установил уродовать орган зрения [135] , и вдруг множество не только мужей, но и детей, и женщин, с померкшим правым глазом и с ослабленными посредством железа и пригвождения суставами ног, предал на мучения в рудные шахты. За это вскоре постигло и его определение суда Божьего. Надеясь на демонов, которых почитал богами, и полагаясь на несчетные тысячи гоплитов, он вступил в сражение, но так как чужд был надежды на Бога, то и потерял приличное себе царское достоинство, робко и недостойно вмешался в толпу и искал спасения в бегстве. Потом, скрываясь в селениях и деревнях, думал утаиться в одежде раба [136] , но не мог убежать от великого и всевидящего ока Промысла. Почитая свою жизнь наконец вне опасности, он вдруг поражен был огненной стрелой Божьей и лежал лицом вниз. Тело его посланным от Бога ударом было истощено, так что все черты прежнего его образа исчезли, и из него остался только походивший на привидение скелет сухих костей [137] .

Когда же мышца Божья отяготила его еще сильнее, глаза у него выкатились, и выйдя из своих мест, оставили его слепым. Таким образом, по справедливому определению, он потерпел именно ту казнь, которую прежде всех изобрел для мучеников Божьих. Впрочем, и после такого поражения тиран еще дышал и, хоть поздно, однако же исповедовался перед христианским Богом, признавался в своем богоборчестве и, подобно первому, переменив образ мыслей, в законах и указах письменно высказал свое заблуждение касательно чтимых им прежде богов и в собственном опыте находил убеждение, что истинный Бог есть только Бог христианский. Познав это из самых дел, а не от других посредством слуха, Лициний однако же оставался при том же, ум его окружен был каким-то мраком.

Этот-то вышеупомянутый (Лициний) низвергся в бездну богоборцев и, соревнуясь с собственным бедствием с теми, коих погибель за нечестие видел своими глазами, снова, как некое уже погасшее пламя, возжег гонение на христиан, и произвел пожар нечестия ужаснее прежних. Впрочем, изворачиваясь, подобно какому-нибудь страшному зверю или лукавому змею, дышащему гневом и богоборческой угрозой, он, из страха к Константину, еще не дерзал явно восставать на подвластные ему Церкви Божьи, но, скрывая яд злобы, устраивал тайные и частные козни епископам, из которых славнейшие умерщвлены им по навету областных начальников. И способ убийства их был каким-то странным, до того времени неизвестным. То, что делал он тогда в Амасии Понтийской [138], превышает всякую меру жестокости.