Владимир Чунихин: Переварот

На самом же деле, было это не совсем так. Вернее, совсем не так. На самом деле Октябрьская революция её вождями задумывалась и осуществлялась вовсе не для освобождения только лишь российского пролетариата. Ибо тогда любой образованный марксист твёрдо знал, что победа пролетарской революции в отдельной стране, да ещё и стране преимущественно крестьянской, невозможна. Отсюда, задача освобождения пролетариата одной страны считалась просто обречённой на неминуемый провал. Поэтому освобождение российского пролетариата рассматривалось всего лишь как ступень, как первый этап к освобождению пролетариата мирового. Иными словами, революция в России затевалась как начало мировой революции. Как её детонатор, если угодно.

Соответственно, именно интересам мировой революции подчинялись тогда усилия руководителей партии большевиков, начиная с Ленина и Троцкого.

Отсюда, в общем‑то, и проистекала тогда позиция Троцкого, занятая им, якобы самовольно, на переговорах в Бресте с представителями германского командования. Тогда, в ответ на германский ультиматум, он ответил таким образом: «Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мирного договора не подписываем». Это потом уже придумали историю про ленинский гнев по поводу этой выходки Троцкого. Какой уж тут гнев, когда, всего ничего после этого демарша, Ленин назначил того фактически создателем и единоличным властителем Красной Армии. Главной опоры всего большевистского режима. В каком качестве и пробыл Троцкий всю Гражданскую войну.

На самом деле роспуск регулярной армии планировался и Троцким, и Лениным как один из первых практических шагов победившей большевистской партии. По их тогдашним воззрениям, заменить эту старую армию должно было всеобщее милиционное служение вооружённых пролетариев и беднейших слоёв крестьянства. Что же до «ни мира, ни войны», то было это отголоском их ожиданий, что германское наступление, последовавшее за этим демаршем, поднимет на вооружённое восстание германский пролетариат, который не сможет просто смотреть, как уничтожается первая в мире коммуна их российских братьев.

Россия, таким образом, в этой ситуации рассматривалась ими как некая жертва, которую необходимо принести для разжигания мировой революции. «Ни мира, ни войны, а армию распускаем» — это же и есть самая что ни на есть жертва, поскольку Россия этой формулой приводилась в состояние подчёркнутой беззащитности перед любой вооружённой силой.

Революции в Германии тогда, однако, не случилось.

И пришлось красным вождям спешно откладывать в сторону (пока, как они тогда считали) свои идеи о милиционных массах вооружённых пролетариев. И заниматься вплотную и всерьёз созданием новой регулярной армии. Ну и заключать, всё‑таки, «похабный» (по выражению Ленина) Брестский мир.

Происшедшая в ноябре 1918 года в Германии революция не была вызвана, конечно же, альтруистским сочувствием германских пролетариев к пролетариям российским. Просто здесь тоже, как и в России, широчайшим слоям населения война, со всеми её сопутствующими явлениями, стала поперёк горла настолько, что сделалось просто невмоготу.

Однако в Кремле революционные вихри, веявшие тогда в Германии, произвели настолько глубокое впечатление, что там с новой силой уверовали в правильность своего предвидения. Углубляло эту уверенность и то, что практически одновременно произошли революционные события в Австро–Венгрии. Кроме того, в марте 1919 года в Венгрии была провозглашена советская социалистическая республика. Казалось бы, вот она, уже на пороге, мировая революция рабочих и крестьян. И ничего для неё не жаль, а уж тем более, и никчемную отжившую буржуазную государственность. В том числе и российскую. Никого ведь не интересует, во что превратится детонатор после того, как он отработает.

Потом мировая революция куда‑то исчезла. Но не исчезли ожидания. Ведь вот же она, только что была на пороге.

И снова её призрак забрезжил во время войны с Польшей.

Именно тогда Троцкий призвал «через Польшу распахнуть дверь коммунистической революции в Европе». Именно тогда призвал Тухачевский в своём знаменитом приказе «Вперёд, на Запад! На Варшаву! На Берлин!.. На штыках мы принесём трудящемуся человечеству счастье и мир».

Казалось, всё сказанное разделялось тогда всем большевистским руководством без исключения. Во всяком случае, для беспартийной публики это выглядело именно так. На самом деле, даже и тогда далеко не все деятели партии так уж безоглядно веровали в неизбежность мировой революции. То есть, случись она тогда на самом деле, никто и никак не отказались бы от её поддержки. Произойдёт — хорошо. А вот, если не произойдёт — надо что‑то думать, как быть в этой ситуации. Во всяком случае, конечно, не бросать безоглядно все ресурсы на одну только эту цель, как полагало тогда большевистское руководство. Только война, партийная дисциплина, да ещё и непререкаемый авторитет в партии Ленина, ставящего на мировую революцию, заставляли тогда этих людей не высказывать особое мнение по этому вопросу. Потому что вопрос этот носил не тактический, а стратегический характер, был одним из краеугольных камней большевистского учения. Усомниться в нём значило поставить себя вне партии.