Георгий Михайлов - Нравственный образ истории

Как известно, в Патрах он был распят врагами Церкви на кресте особой X-образной формы. С той поры весь христианский мир почитает Андреевский Крест наряду с Крестом Самого Спасителя. Флаг Шотландии, Русский военно-морской флаг, орден Святого Андрея Первозванного - все это знаки почтения великому проповеднику, чудотворцу и страдальцу за Христа. И этим связь Апостола Андрея с Русью не исчерпывается. В первом веке наши предки еще не были готовы ко всеобщему обращению в веру. Андрей Первозванный не крестил, а лишь огласил Скифию. Чин оглашения в Церкви всегда предшествует Таинству Крещения. Древним славянам необходимо было время для усвоения и восприятия Христовой истины. Все девять веков, последовавших за оглашением, Святой Андрей духом присутствовал на Русской земле. Семя веры, им посеянное, пускало здесь корни, немногочисленные побеги от которых трепетно сберегались в сокровенных монашеских обителях до времени расцвета Православия на Руси уже Святой.

Сказание о крещении Мунги-Германа, из которого мы почерпнули сюжет нашего рассказа, введенное в научный оборот академиком Ю.К.Бегуновым, записано было в XIX веке Александром Яковлевичем Артыновым, известным собирателем русской исторической старины. Артынов, в свою очередь, почерпнул сюжет сказания из собрания XVII века, составленного стольником царя Алексея Михайловича А.Б.Мусиным-Пушкиным и его женой Ириной Михайловной. Книга Мусиных-Пушкиных восходит, судя по всему, к сборнику князя Алексея Ухорского-Хворостина (1465г.), а тот - к сборнику князя Ростовского Константина Всеволодовича «Дела Ростовских князей» (1212-1219гг.) и к более древним источникам, не дошедшим до нашего времени.

Это предание повествует также о судьбе самого князя Перея Тучи и его племянников, ставших после крещения проповедниками веры. Первый из них ушёл на берега Вистулы (Вислы) к венедам; второй возвратился в Словенск (Новгород), а третий добрался до Ростова Великого, очевидно, тогда уже существовавшего. И там же, в окрестностях Ростова, в отшельнической пещере поселился Перей Туча, бежавший от преследований, воздвигнутых на него в Словенске по наущению мстительных волхвов.

Спустя четыре века, согласно греческой легенде, словенские воеводы Лалох и лахерн предприняли попытку с моря овладеть Православным Царьградом, но потерпели сокрушительное поражение. В память о победе над этими "скифами" западный угол Константинополя ромеи назвали Влахерной - производное от имен Лалоха и Лахерна. Впоследствии во Влахернском храме произошло несколько чудесных событий, навечно связавших историю Царьграда (Второго Рима) с будущим Третьим Римом - Москвой.

По кончине Констанция II, последнего из сыновей Константина Великого, в Царьграде и Риме стал править Константинов племянник Юлиан, получивший прозвище Отступника за измену Христианству и попытку возродить в империи прежнее идолопоклонство. Сей одаренный и склонный к духовным исканиям юноша был воспитан придворными еретиками, приверженцами Ариева лжеучения, отрицавшего единосущность Сына Божия Иисуса Христа Богу Отцу. За лицемерие и нравственные пороки нечестивых ариан будущий император возненавидел всю Христианскую Церковь. В зрелом возрасте, увлекшись философией и магией, Отступник сделался тайным язычником.

Соблюдая внешне церковное благочестие, Юлиан самозабвенно начал поклоняться Меркурию, идолу карьеры, и, судя по её началу, в занятиях своих преуспел.

О Юлиане Отступнике биограф его сообщает следующее: «Он был среднего роста, волосы гладкие... очент приятные глаза, полные огня, в которых светился тонкий ум...» «Глаза у него были ласковые и в то же время властные». Вследствие воздержанного образа жизни он делил ночи свои между тремя обязянностями: отдыхом, государственными делами, учеными занятиями. «Его познания в области высших наук доходили до совершенства», - вспоминает биограф Аммиан Марцеллин. Хотя Юлиан не пренебрегал и другими дисциплинами. Он уделял внимание поэтике, риторике, истории Римского государства. Писал и говорил он искусно, но вместе с тем, его собственные слова свидетельствуют о личной неуравновешенности. Так в одном из своих посланий он исповедуется философу Максиму: «Всё разом обступает меня и не дает говорить - ни одна из моих мыслей не уступает дороги другой - назови это душевною болезнью или уж как тебе угодно».