Станислав Мешавкин - Азимут «Уральского следопыта»

— Что умеете делать? — спрашивает.

Люба работала до этого на заводе, и она с гордостью назвала свою редкую профессию:

— Я инструктор по производственной гимнастике.

Кадровик засмеялся и сказал:

— Очень сожалею, девушка, но гимнасты нам пока не требуются. Станочники нужны.

Вечером Люба спросила у мужа сестры:

— Ты, Витя, кем работаешь?

— Станочником. Фрезеровщиком на копировальном станке. А что?

— Да так, надо…

На автозаводе в большой комнате сидели за столами представители будущих цехов и набирали себе кадры. Люба подошла к одному из них. Худощавый, на щеках складки — потому что всегда улыбается, — он поднял на нее глаза:

— Вам фрезеровщики нужны? — бойко спросила Люба.

Веселый с ходу стал ее «продавать»:

— Кому нужна фрезеровщица? Молодая, симпатичная, бойкая…

— И спортсменка к тому же, — вставила Люба.

— Фрезеровщица? — заинтересованно спросил кто-то. — А на каком станке?

— На кооп… Ну, на этом самом, как его… кооперативном, — не очень уверенно ответила Люба.

От хохота задребезжали рубероидные стены конторы. Когда смех утих, веселый сказал:

— Ладно, спортсменку я беру в свой кооператив, в цэпэ и сэу.

Так Люба Михеева и попала в цех подвесок и седельных устройств автосборочного завода. Веселый кадровик оказался начальником ее участка Топилиным. Он и послал Любу на четыре месяца в Москву — учиться на фрезеровщицу.

Слыхала Люба, что многие на стажировку ездили даже в Париж. Но и Москва — дай бог каждому, особенно если ты попадаешь в нее впервые…

Набережные Челны, быть может, самый бурно растущий город в стране. Шутка ли сказать: за пятилетие городок вырос в 10 раз!

Это — как снежный ком. Приехал человек на стройку, обжился немного и пишет на родину письмо сестре, брату, свату, зятю, шурину или еще там кому: «Устроился, мол, хорошо, работа — что надо, приезжай!» И тот едет. Сколько мы встречали в Набережных Челнах людей, которые вот так попали сюда. Люба приехала к сестре, а ее сестра — к мужу, Виктору Сухорукову. А у Виктора здесь два брата еще и отец с матерью…

К слову, Сухоруковы — уральцы, все мастера по металлу. Продали они дом в Верхней Салде и перебрались на Каму, к «первопроходцу» Виктору. Здесь отец с сыновьями быстро сколотили вагончик — тогда еще можно было самовольно строить временное жилье — и зажили. Правда, поначалу Сухоруковым пришлось плотничать, работать землекопами, малярами. Сейчас они у своего дела — в цехах работают. И квартиры получили. А вагончик заселил после них сосед из Верхней Салды — письмо написали ему Сухоруковы. Потом и тот получил квартиру в «небоскребе». Но вагончик уж не передал «по наследству» — снесли времянки в Челнах.

А вот Мишке Данилову не к кому было приезжать в Набережные Челны. Он ехал, можно сказать, сам к себе, ехал начинать свою жизнь, за мечтой ехал он сюда.

Миша Данилов родом из Татарии же, из небольшого поселка Лаишево, что близ Казани. Есть у него отец, есть у него где-то мать, а детство его прошло в детдоме. Так уж случилось — чего не бывает в жизни…

В ГПТУ, куда послал его детдом, он учился старательно, получил специальность, какую и хотел — слесаря. И тогда решил: «Поеду теперь на КамАЗ. На КамАЗ — больше никуда!»

В самолете он оказался возле молодых парней, которые возвращались домой, в Челны, похоже, из командировки. Они сразу обратили на него внимание. В его облике было что-то такое, что отличало его от них — таких уверенных, даже самоуверенных, праздничных и веселых парней. Трудные дни оставили след на его лице. Он вел себя нелюдимо, прятал руки, торчащие из коротких рукавов, был какой-то неухоженный и необласканный. Они разговорились, хотя вытянуть из него слово было делом непростым.

— Куда же ты теперь? — спрашивал высокий парень. — Чего молчишь-то?

Самолет шел на посадку.

— Ладно, договорились. Сегодня переночуешь у нас.

В общежитии его посадили за общий стол, накормили.

— Давай, давай, — подбадривали его за ужином. — Считай, что дома, не стесняйся.

Мишка ни за что не хотел ложиться на кровать.

— Да не-е, я вот тут… — бубнил он.

Высокий даже голос повысил:

— Не спорь со старшими! — И уж ласковее, как мог, добавил: — Я вот ненавижу кровати. Если бы не образцовый быт, спал бы всегда на полу. — Он кинул на паркет ватник, лег, давая понять, что спор окончен.

Утром высокий положил перед ним колбасу, хлеб, треугольный пакет молока — на завтрак и, уходя, сказал:

— Ни пуха ни пера! Если что — так вечером снова дуй сюда.