Станислав Мешавкин - Азимут «Уральского следопыта»

Америку Колумб открыл для конкистадоров. Алчная, хищная толпа устремилась через океан по его следу в новые земли, все сметая, сжигая и круша на своем пути. Под пеплом нашествия похоронены удивительные цивилизации инков, майя, ацтеков. Рана непоправимой утраты и по сей день зияет в памяти человечества. Так героическое обернулось постыдным.

Вправе ли мы винить во всех грехах великих первопроходцев? Разумеется, нет. Но вывод из яркого урока истории напрашивается сам собою: колумбы хороши там и тогда, где и когда общество в интеллектуальном, духовном и нравственном отношении созрело для того, чтобы разумно воспользоваться плодами их открытий.

Ночь в поселке Танапча, промежуточном на зимнике Салехард — Надым, показалась мне долгой. Только к двенадцати удалось раскочегарить старую, черную от копоти печь и растопить в ведре снег. Потом, обжигаясь, пили из алюминиевой тары кипяток, похрумывали рафинадом и беседовали за жизнь с двумя бородатыми механизаторами из Одессы. За окнами развалюхи-барака без умолку тарахтели их тракторы, свет фар трепетал на облупленных стенах. Когда в дырявом нашем убежище потеплело, разговор как-то сам собой стал ослабевать, гаснуть, усталость придавила веки и, не раздеваясь, мы завалились спать.

Проснулся я оттого, что под одежду стал пробираться мороз. Было шесть утра. На востоке, над сиреневой в зазубринах дугой леса нависало тяжелое солнце. Снег, пересыпанный алмазной крошкой, слепил глаза.

Пока мои благодетели, Бачин и Петров, отогревали моторы «Уралов», я любовался крупными полярными куропатками. Прямо посреди поселка они покачивались на тонких ломких прутиках карликовых берез, и я поначалу принял их за обыкновенные комки снега. Потом обнаружилось, что у этих комков — черные хвостики и настороженные головки. Я подошел поближе, но куропатки дружно вспорхнули и бесшумно, как призраки, планируя и сливаясь с белизной снежного покрова, перелетели на другие деревья, поодаль.

Через полчаса мы были уже на колесах.

— Долгонько вы вчера не спали, — сказал Петров, придерживая локтями баранку и потирая озябшие руки. — Разговор интересный был?

— Интересный. Все хочу докопаться, что за народ сюда валом прет, а главное — с какой целью. В государственном-то масштабе постановка вопроса ясна. Но ведь у каждого есть что-то личное, свое…

— Цель-то? — Петров покосился на меня. — Я так считаю, что цель у каждого, конечно, есть. Молодежи, к примеру, романтику подавай. Вот и едут без дальнего прицела, очертя голову. А те, что постарше… У одних есть страсть к стройкам. Эти просто по-другому и жить не умеют. Их как бы само движение жизни привлекает, понимаете? А другие, бывает, с детства к охоте имеют пристрастие или к рыбалке. Им в необжитых местах — воля вольная. У третьих, к примеру, семья развалилась — и уезжает человек подальше. Не то что от алиментов скрывается, а так, чтоб обрубить разом концы. Попадаются, конечно, и просто летуны-шабашники, что мечутся со стройки на стройку.

— А у вас что?

— У меня-то? — Петров почесал кончик носа. — У меня как раз все в порядке. Квартира в Заводоуковске трехкомнатная, жена хорошая, двое детей. Старший — в армии. Но все же, как ни говорите, а потребности-то растут. Старший вернется — невесту приведет. Надо свадьбу сыграть по-людски, чтоб не стыдно было. Помочь им первое время на ноги встать. Да и сами с женой еще не старые: приодеться, машину купить, по стране поездить. Чего тут скрывать? Жене сказал: пока здоровье есть, потружусь на северной стройке года два. Подзаработаю. Вот, значит, такая у меня и цель: для государства хорошее дело сделать и про себя не забыть…

Солнце уже катилось по снежным увалам на западе, когда мы поднялись на голую горбину холма, откуда бескрайне открывалась леденящая душу молчаливая белая пустыня.

— Вон и Надым, — сказал Петров, — глядите!

Где? Вокруг не было ничего, что напоминало бы о гигантской стройке или хотя бы о поселке. Наконец я заметил вдалеке множество дымков. Однако как я ни всматривался, никаких строений, возвышающихся над землей, не обнаружил.

В Надым мы въезжали уже в полных сумерках. С четверть часа ползли по ухабам изрытой тракторами ледяной колеи, перевалили небольшой холм, миновали тесный ряд занесенных до крыш вагончиков и наконец остановились, уткнувшись в сплошную стену автомобильных бортов и фаркопов. Только здесь я понял, какой размах, мощь получат назревающие события. Такое разнообразие техники можно было увидеть разве что в транспортном павильоне ВДНХ. На небольшом пятачке (а это был центр поселка), сбившись в тесные гурты, стояли выбеленные снежной пылью кременчугские «КрАЗы», миасские «Уралы», минские «БелАЗы», курганские «Ураганы», московские «ЗИЛы» и чешские «Татры». Были тягачи, тракторы и вездеходы, какие прежде мне не довелось встречать нигде, кроме как на картинках журналов или в кино. Вся эта техника барабанила на холостых оборотах. От общего гула вздрагивала земля. В морозном воздухе пахло газойлем. По низу стелилось сизое облако масельных испарений и копоти…