Виктор Бердинских: Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке

По семейным преданиям знаю, что фамилия моя произошла от небольшого кустарного промысла: в деревне изготавливали зимой берды — небольшие деревянные приспособления, необходимые в каждом ткацком стане. Целыми возами возили на продажу. Леса вокруг очень много, притом хвойного (ели, сосны, пихты), а не лиственного. Вот лесом и кормились. Земля тут суглинок — скудноватая, прокормиться сложно. Вот мужики и мастерили что-нибудь зимой или шли в отход, чтобы получить дополнительный заработок. Дед мой, Александр Михайлович, еще в 1920-е годы успешно занимался извозом — доставлял на своих лошадях грузы по подряду. Был он крестьянином-середняком, так что в коллективизацию его не тронули, а вот семью, из которой вышла бабка (его жена) Надежда Яковлевна (урожденная Демшина), раскулачили, братьев ее арестовали и сослали в Алдан — на золотые прииски. По преданию, в ночь перед их арестом в дом к бабке ее братья носили свою праздничную одежду (им жалко было ее бросать в отобранном доме), а бабка, боясь, что и ее арестуют, всю ночь топила печь и жгла эту одежду в печи.

Какие-то глухие отзвуки коллективизации доходили до меня еще в детстве. В большом деревянном двухэтажном доме, в котором я родился и жил до двенадцати лет (первый этаж — бывшая сапожная мастерская дяди Александра, который за всю жизнь ни разу не видел кино, — считал, что это от дьявола, — был очень богомольным человеком, а в гости ходил со своей рюмкой, чтоб не налили больше его нормы), на первом этаже в чулане еще в 1960-е годы все доски на полу свободно лежали и громыхали при ходьбе. В ответ на мои недоуменные вопросы, почему доски не прибиты, отвечали, что это комиссары еще в Гражданскую войну делали обыск — искали под полом хлеб, деньги, золото, хотя откуда взяться золоту в бедном сельском доме…

На автобусной остановке меня как-то удивила такая сцена: хорошо одетая пожилая женщина в нарядном платье с палкой мелкими приставными шагами еле-еле шла к остановке. Вдруг из своего дома рядом с остановкой вынырнул чернобородый мужик несколько цыганского диковатого вида. При виде этой женщины лицо его перекосилось.

— Раскулачила нас! — злобно закричал он на нее, потрясая обоими кулаками.

— Так тебе и надо!

Мать мне пояснила, что женщина частично парализована, а в молодости работала в райкоме и раскулачивала родителей этого мужика, которые погибли где-то на поселении.

Никак не мог я понять и того, почему очень по-сельскому мягкий, деликатно обходительный старик Ворсин, приходивший к нам в дом резать поросенка, именовался высланным. Оказывается, его сослали из родных мест (в нашей же области) к нам в село. Это было непонятно. Его «здравствуйте» было целой процедурой, нередкой у местных стариков. Даже со мной, мальчишкой, он, встретившись, останавливался, говорил «Доброго здоровия!», прикасаясь рукой к козырьку своей фуражки на твердой высокой тулье (настоящий картуз какого-то диковинного фасона), и приподымал ее в знак почтения, затем осведомлялся о моих делах, жизни, приводил пример из жизни своей или моего деда и, прощаясь, шел дальше.

Один из моих дедов, Андрей Федорович (1891 года рождения), был из очень бедной семьи. Мачеха очень рано вытолкала его в люди. Он ходил до Первой мировой бурлачить, сплавляя плоты по Вятке, Каме, Волге, — благо здесь была богатая пристань. Мачеха, по рассказам, не желала, чтобы он учился, и выбрасывала его сумку с книжками на дорогу. Школа здесь тогда была церковно-приходская. После революции он как представитель местной бедноты был избран в сельский совет. Во хмелю, бывало, он, доказывая свою знаменитость, стучал кулаком по столу и кричал:

— Да я с Изергиным за одним столом сидел!

Изергин — это основатель советской власти в Кукарке. Впрочем, этим, судя по всему, революционные заслуги деда и исчерпывались, так как его семья очень бедно жила в 1930-е годы и сильно голодала в годы Великой Отечественной войны, когда он работал сторожем в местной шахте.

Жена его, моя бабушка Клавдия Васильевна Богомолова (1890 года рождения), жила в доме через дорогу. Отец ее, Василий Фомич, был церковным сторожем при местном храме, дивно украшенном стараниями местных мастеров-камнерезов. Храм этот был взорван в 1930-е годы и окончательно снесен в 1950-е годы. В 1970-е на месте храма и кладбища построили баню с котельной. Вполне традиционное по понятиям тех лет варварство. Мать — Пелагея Васильевна. Клавдия Васильевна была третьей из четырех дочерей в семье: Ольга, Серафима, Клавдия и Анна.