Зураб Авалов - Присоединение Грузии к России

В эпоху царей-мусульман много заимствовано из административных порядков [18] Нельзя отрицать того, что власть царей несколько усиливается в Восточной Грузии ввиду этих влияний. Но называть ее, как это делают некоторые авторы, «деспотической» — ни с чем не сообразно; достаточно привести следующие меланхолические размышления Вахтанга, относящиеся к эпохе сильнейших мусульманских влияний: «Цари грузинские иногда… одно только название сохраняли; подданные ничего уже более им не оставляли и как сами хотели, так и их побуждали царствовать и судить. Я сам свидетель сему и многие старше меня…» Законы царя Вахтанга, § 2. Вахтанг ничего не говорит о Персии; собственные подданные — вот кто умаляет царскую власть. Персии, не говоря уже о нравах и обычаях, которые изрядно стали походить на персидские.

Вообще, поскольку мы имеем дело с указанным выше modus vivendi и участием грузин в жизни Ирана, не может быть и речи о грузинах как «народе-крестоносце»; нельзя особенно подчеркивать и угнетение со стороны персиян. Рисовать грузино-персидские отношения за эти века под одним углом зрения — православия и мусульманских утеснений — односторонне, неправдоподобно и набило оскомину. Грузинское воинство — что вполне нормально — порой забывало свое христолюбив, и пафос боевой едва ли не говорил в нем сильнее, чем пафос религиозный.

Можно ли говорить об угнетении, когда, напр., на Георгия XI (погиб в 1709 г.) с его грузинским отрядом возложено было устроение дел Афганистана и смежных провинций [19] Для чего ему было поручено управление этими провинциями и высшее начальство над персидской армией. . Правда, Георгий перед тем принужден был просить прощения за вины, но скоро этот угнетенный стал первым человеком Персии, и пришлось думать о том, как бы ослабить его силу. Титул его звучал так: царь карталинцев, спасалар войск всего Ирана, бегларбег Кадагарский и Кирманский и проч. Впрочем, нам нет нужды излагать полностью историю этого знаменитого в летописях Персии и Грузии царя, нашедшего трагическую смерть в Афганистане. Заметим, кстати, что когда экспедиция в Афганистан племянника Георгия (и его наследника в Карталинии) Кайхосро окончилась также катастрофой, то, недовольные своими товарищами по оружию, персиянами, грузины предложили устроить дело (усмирить афганцев) без участия персиян, но предложение это, по словам Крузинского, было отклонено из боязни чрезмерных успехов грузин. Во всяком случае, это показывает, как они втянулись в чужое для них дело.

Эпопея Георгия XI (или, как его называли по-персидски, Шах Наваза II) ясно показывает разительную на первый взгляд двойственность в положении и поведении грузин эпохи царей-мусульман. Притом это интересный, поучительный эпизод грузино-персидских отношений. Георгий добивался одно время полной независимости от Персии, в чем не успел благодаря своим же магнатам [20] Крузинский сообщает о нем: «… a suis Magnatibus (Eristan vocant) Persico Auro corruptis defectus, faga sibi consulere coactus est.». Krusinski, Tragica vertentis belli Persici historia. § 264. Вообще о Георгии много говорится в трудах, посвященных персидской истории XVIII века, потому что афганское восстание, которое ему поручили (а после помешали) усмирить, открыло двери дальнейшим персидским «революциям». и тонкой дипломатии персиян.

Затем при посредстве брата своего Левана, верховного судьи в Иране, он испросил прощение у шаха, и его услугами воспользовались на юго-восточной окраине Персии, где притязания Великого Могола и брожение страны требовали диктатуры. Персидское правительство пришло к остроумной мысли возложить эту миссию на Георгия, человека с прославленной энергией и мужеством. Одновременно этим путем достигались умиротворение Грузии и отвлечение на другой край Персии лучших из ее бойцов.

Всякая попытка царей усилиться у себя на родине нашла бы неодолимую преграду в крупных феодалах, которым более улыбалась номинальная зависимость от далекого Испагана, чем прямая подчиненность царю-соседу. И эти феодалы — вовсе не обязательно изменники родины и веры, напротив, не раз именно они защищали религию и «народность». Но отступить сознательно от выгодных им интриг и содействовать либо не препятствовать усилению власти царей, как бы это ни было полезно для национальных идеалов, этого они никогда бы не сделали. Их образ действий последовательно вытекал из общественного строя эпохи.

Что же касается видимой двойственности, то всмотримся ближе в этих людей, патриотизм которых не государственного, а феодального характера. Они привыкли сражаться у себя дома не только с неверными, но и с христианами-грузинами, будь то подданные другого царя, другого владетеля или только другого князя-соседа.