Владимир Николаев: Метеосводка

Хорошо бы попасть в следы Фонарева, но об этом и думать нечего. Домов не видно, о каких следах речь? Только бы не сбиться.

У Изюмова нет с собой даже фонаря, нет ракетницы, хотя зачем все это в такой круговерти? Ведь ему все равно нет нужды делать записи или разглядывать показания приборов. А почему бы и нет? Неужели этот тяжелый, изматывающий путь стоит проделать для того только, чтобы передать струганую дощечку? Что это, эстафетная палочка? "Да, не стал я еще, как видно, полярником", - самокритично думает Изюмов. Такого промаха ни один настоящий полярник не сделает.

Вот он доберется до метеоплощадки - поскорее бы! - и не встретит там синоптика, а это более чем вероятно, и, стало быть, поворачивай назад ни с чем. "А не повернуть ли сейчас?.. Ведь это трусость! Причем тут трусость? Просто надо захватить фонарь и ракетницу, чтобы сделать записи и, когда будет совсем туго, дать сигнал тревоги... Какая чепуха, фонарь есть у Толи, а ракетница в такую пургу не поможет - никто не услышит и не увидит, хоть из винтовки пали, а не то что из ракетницы. Так что не поддавайся, друг, шкурное это чувство, вот что. Не поддавайся!" - решительно приказывает себе Изюмов. И упрямо шагает дальше.

Изюмов представляет себе широкую могучую спину синоптика. Хорошо иметь такую спину, хорошо быть опытным и сильным, как Фонарев. Скверно, что на такого парня набросился. Да еще из-за пустяков. Но это забудется. А может, и нет. Черт с ним, там видно будет. Сейчас важно другое.

Вдруг почти над самым ухом Изюмов слышит тонкое пение скрипки - что за чертовщина! Он останавливается, внимательно прислушивается - голос скрипки сменяется протяжным звоном. Откуда это, что за наваждение? Валька протягивает руку в темноту и нащупывает нечто тяжелое и твердое. Да это же подвешенный у входа в кают-компанию обрубок рельса. Вот как жалуется на свою судьбу промерзший на бешеном ветру металл! Значит, не сбился, вышел к кают-компании. Теперь в самый раз взять резко вправо, и скоро, совсем скоро будет метеоплощадка.

Когда Изюмов натыкается на первый прибор на метеоплощадке, он готов обнять его на радостях. Теперь все, что творится вокруг, не кажется ему страшным. Только вот Фонарева тут нет. Может быть, вернулся, а возможно, бродит поблизости. Изюмов поворачивается спиной к ветру, садится прямо в снег и соображает, что ему теперь делать. После некоторого раздумья оттягивает от лица шарф в ледяной корке и кричит:

- Толя-а-а!

Но вьюга тут же подхватывает это короткое слово, безжалостно мнет его и тушит так быстро, что Изюмову становится ясно: кричать бесполезно.

Отдохнув немного, он поднимается, падает - ноги как-то вдруг одеревенели, да и сил, видимо, поубавилось, - снова поднимается, еще некоторое время кружит возле приборов и, наконец, понимает, что надо пускаться в обратный путь.

Обратно идти еще тяжелее. И спина вдруг похолодела, по ней прокатывается липкая, неприятная струя. Шарф оттянут и не так хорошо защищает лицо.

То и дело на пути попадаются, словно откуда-то нарочно бросаются под ноги, высокие сугробы, и на них приходится карабкаться, как на гору. Все чаще и чаще Изюмов присаживается отдохнуть.

Сначала Валька подбадривает себя: ничего, домой - не из дому. Он барахтается в снегу уже порядочное время, а до поселка никак не может добраться. И огней не видно. Тут он снова вспоминает о несчастной поварихе, которую закружила и уволокла такая же пурга. Где она теперь, повариха? Неужели ее так и не отыскали? Как же это может быть, чтобы человек бесследно пропал и его нельзя было найти? А что в этом удивительного, ведь Арктика.

"Без вести пропавший в Арктике" - таких бумаг, наверное, никто еще не получал. А почему? Здесь и такое случается. И даже запросто...

Изюмов сидит в снегу, его заносит метель, но ему почему-то хорошо, даже приятно. Да, приятно... И вдруг, поняв, как страшно все, что происходит с ним, и ужаснувшись, он отчаянным рывком заставляет себя подняться. Сделать это очень трудно, он покачивается, а оторвать тела не может, словно цепкая рука удерживает его в проклятом сугробе. Но он дергается еще и еще раз и с неожиданной легкостью оказывается на ногах, будто кто его выволок из сугроба.

И лишь когда в самое лицо начинает светить радужный пучок света, Изюмов понимает, что ему и в самом деле помогли подняться.

- Ты?.. - доносится до него глухой голос Фонарева. - Живой?!

Валька пытается улыбнуться. Но пучок света мгновенно исчезает, и ему снова становится страшно, что все это лишь привиделось, что никого рядом нет... Он начинает отчаянно торопиться, карабкаться в вязком снегу.