Лев Вершинин - Ивановы годы. Иваново детство.

Во–первых, как указывает Скрынников, « опричный разгром не затронул толщи крестьянского населения», а во–вторых, во Пскове (следующий пункт проведения следствия) в расход пошло (согласно синодику) около сорока человек из верхушки, причастные к « новгородской измене». Да еще были убиты, после краткой беседы с царем, Корнилий, игумен Псково–Печерского монастыря и его заместитель (келарь) Вассиан Муромцев, оба ярые противники Москвы, тесно связанные с Курбским. Жалобные рассказы о « намерениях» Ивана « вырезать весь Псков», не осуществившихся из-за вмешательства юродивого, всерьез принять нельзя. Как и бред Курбского насчет « раздавления» иноков с помощью специальной машины (почему-то аж в 1577–м), по той простой причине, что ничего подобного «Нюрнбергской деве», в России не водилось. Этого светлый князь, видимо, уже в цивилизованных краях насмотрелся.

Собственно, все изложенное легко прокачивается на косвенных. Как отмечает все тот же Вячеслав Манягин, в 1571–м, когда возникла угроза с юга, Иван вывозит семью и всю казну именно в Новгород, который, по логике, после «погрома» должен его ненавидеть. А затем, оставив все это под присмотром всего 500 воинов (больше у него просто нет), — и не отсиживаясь, как любят повторять хулители, — тотчас убывает на южный фронт, для «разряда полков». Прекрасно понимая, что Новгород умеет бунтовать страшно. Еще раз: не в Вологду, не во Псков, не в Смоленск, а именно в Новгород, где якобы всего за пару лет до того истреблял горожан тысячами и где, если верить «ужастикам», у каждой семьи есть к царю счет. И ничего. Более того, в конце мая он возвращается и начинает, помимо всего прочего, активно благоустраивать город. Вывод однозначен: у Города, — то есть, у того самого большинства, не затронутого репрессиями, не было претензий к государю, и государь это прекрасно понимал. А подавляющее меньшинство, по вершкам которого прошлась коса, уже могло гадить только слухами, сплетнями и пасквилями.

Короче говоря, хотя « весь Новгород» и был « вырезан под корень», в Москву, тем не менее, увезли сотни подозреваемых. Естественно, живых (то есть, не очень уж и под корень, даже самых опасных, и стремились выяснять, а не просто резать). Следствие длилось аж полгода, и завершилось только в июле. Пимена, как уже выше говорилось, судил Собор, лишивший его сана и отвесивший «строгое пожизненное», а из светских «крамольников» к смертной казни приговорили триста « отъявленных». Правда, большую часть осужденных, 184 души, помиловали, сообщив об этом 25 июля, уже на площади, перед самой казнью. Остальные, — 116 человек, — пошли на эшафот, и способы казни, примененные в тот день, были столь ужасны, что очень многие, полагающие Ивана «безумцем», подтверждают свое мнение именно этим. И вот здесь, — исключительный случай, — я, прилежный компилятор мнений специалистов, позволю себе высказать собственное суждение. А может быть даже, ибо, насколько мне известно, об этом никто еще не писал, и крохотное открытие.

Все эти жуткие новации, — костры, сковородки, пилы, вертела и прочие категорически не присущие ни России вообще, ни временам Иван до и после изыски, — перестают казаться порождением больного разума, если вспомнить, что именно таким инструментарием, по понятиям эпохи, пользовался персонал Ада. То есть, кто-то, разработавший сценарий мероприятия (скорее всего, сам царь) устроил тем, кто уходил к чертям на угольки своего рода репетицию еще при жизни. А если вспомнить, что вина казнимых заключалась в уходе под Речь Посполитую, то есть, под власть католиков, то очень многое встает на свои места. Никакой шизофрении и никакой патологии. Всего лишь наказание за попытку предать не только царя, но и, — многократное отягощение, — Православие. Согласитесь, тут, — повторюсь: по понятиям эпохи, — все логично и все справедливо. В Англии, между прочим, казнили примерно так же за одну лишь государственную измену, без всяких идеологических подкладок.

Вернемся на торную. Казнили, в основном, новгородцев. Но не только. Вместе с людьми Пимена и прочими по делу пошли и некоторые знаковые персоны Москвы, в том числе, и представители опричной элиты. Уже помянутая опись «пропавшего» новгородского дела фиксирует: с Пименом и его окружением « ссылалися к Москве з бояры с Олексеем Басмановым и с сыном его с Федором и с казначеем Никитою Фуниковым и с Печатником Иоанном Висковатым, да с Князем Офанасием Вяземским о сдаче Великого Новгорода и Пскова ». Были среди приговоренных и другие дьяки. А это дает основания для недоумений. Не по всем персоналиям, но по некоторым. Скажем, Афанасий Вяземский, фаворит и оруженосец царя, попался на горячем: его гонец к Пимену с предупреждением о начале следствия был перехвачен Григорием Ловчиковым (агентом Малюты) накануне похода. Связь Пимена с Басмановыми, с учетом «дела Филиппа Колычева», где они открыто работали на лапу, была очевидна, а при наличии показаний Степана Кобылина («пристава неблагодарна»), так и вовсе просто криком о себе кричала. Но их черед пришел все-таки позже. А вот расправу с Фуниковым, еще несколькими дьяками и, в первую очередь, Висковатым, многолетним российским «канцлером», куда сложнее. Они никогда не подводили царя, и даже смутных намеков на какую-то вину мы не имеем. Кроме, правда, сообщения Альбрехта Шлихтинга о некоем « ложном доносе», - а это уже зацепка. По ходу-то следствия все, спасая себя, оговаривали друг дружку как могли, щепки летели вовсю, и в эти жернова вполне мог попасть дьяки.