Джон Мэн - Хан Хубилай - От Ксанаду до сверхдержавы

Когда Хубилай в 1242 году встретился с Хайюнем в Каракоруме, он спросил у монаха, предлагает ли буддизм способ установить мир во всем мире. Хайюнь ответил, что предлагает, но для этого требуется понимание; Хубилаю следует окружить себя учеными. Но царевичу не терпелось найти кратчайший путь. Он спросил: которое из Трех Учений — буддизм, даосизм или конфуцианство — стоит выше прочих? Хайюнь ответил мудро и искренне: буддизм превыше всех, так как обеспечивает наилучшее руководство для царевича, желающего поддерживать добродетель, облегчать страдания, противиться заблуждениям, принимать добрые советы, избегать расточительства, отличать правильное от неправильного. Ответ произвел на Хубилая впечатление. Когда у него в 1243 году родился второй сын, именно Хайюнь дал ему имя — Чжэнькинь, «Истинное Золото», или Чинким, как его называли монголы.

Хайюнь познакомил Хубилая с еще одним монахом, Лю Бинчжуном — художником, каллиграфом, поэтом и математиком, наделенным многими талантами продуктом знаменитой даосской секты Полное Совершенство, патриарха которой Чань-чуня Чингис вызывал к себе из Китая в Афганистан. Позже этот патриарх обратился в буддизм, не утратив интереса к даосизму и конфуцианству. В то время как Хайюнь в конечном итоге вернулся к управлению своим храмом в Пекине, Лю остался в штате Хубилая, посвятив свою жизнь (по словам его биографа Хок-Лам Чана) «идее модификации монгольских учреждений в соответствии с конфуцианскими принципами».

Третий советник, Яо Шу, присоединился к штату Угэдэя в 1235 году, отправленный с войсками в рейд за сунскую границу. В ходе этого рейда он изо всех сил старался умерить монгольскую жестокость. Позже он помог основать в Пекине конфуцианскую академию, но затем, возмущенный монгольской администрацией, на десять лет удалился в сельскую глушь, пока Хубилай в 1251 году не отыскал его и не пригласил в Каракорум. Там он стал учителем маленького, теперь уже восьмилетнего Чинкима, любимца Хубилая и его будущего наследника.

Хубилай также взял на службу лиц иных национальностей, так как очень старался сбалансировать свое прошлое и будущее, местные интересы и имперские, монголов, китайцев и тюрок. К примеру, для советов по части управления у него заведовала китайская команда, по части военных дел он полагался на монголов, а в качестве переводчиков и секретарей — на тюрок. Это была удивительно большая и разнообразная группа — где-то около двух десятков, теневой кабинет, тщательно подобранный на предмет политической сбалансированности, — до такой степени, словно Хубилай готовился управлять чем-то намного большим, нежели собственный улус.

Поэтому он вполне подходил для выполнения более широких задач, когда попросил Мункэ расширить его зону ответственности в северном Китае. Для такой просьбы была веская стратегическая причина — требовалось гарантировать надежное снабжение припасами оккупационных войск. Он положил глаз на богатые сельскохозяйственные угодья вдоль Желтой реки и ее притоков, в современных провинциях Шэньси и Хэнань, приблизительно между древней столицей Чаньань (Сиань) и более новым и недавно завоеванным Кайфыном. Однако Мункэ остерегся дать сразу всю столь большую территорию и предложил Хубилаю выбрать какую-то часть. Китайские советники уведомили Хубилая, что земли ниже по течению подвержены наводнениям и засолению почв, поэтому он выбрал район выше по течению на реке Вэй — кляксу неправильной формы величиной почти с половину Англии, тянущуюся от долины р. Вэй на юг до границы с империей Сун. Его доводы произвели впечатление на Мункэ — «там меньше народу и немалая часть населения вообще не китайцы, управлять ими сложно, но они обладают большим потенциалом», — поэтому он дал ему также часть Хэнани. По части управления этими областями Хубилай следовал советам покойного Елюй Чуцая, разумной практике своей матери и имперской стратегии Мункэ. Он позволял крестьянам спокойно трудиться, облагал их справедливыми налогами, а также учредил «военные поселения» — колонии, предназначенные для снабжения войск. Это окупилось. Хубилай получил свою точку опоры — китайскую, но тем самым подогрел подозрения традиционалистов из степи в том, что он «окитаивается».

Так оно и было в некотором смысле. Но он не мог позволить себе пойти в этом до конца. Мать советовала ему оставаться в контакте со всеми монгольскими веяниями в их новейшем имперском проявлении. К примеру, западное крыло империи в 1251 году состояло из современного восточного Ирана и Узбекистана. Тридцать лет эти регионы с их городами Великого Шелкового пути лежали в развалинах, в то время как западный ислам и его великая столица Багдад все еще оставались нетронутыми. Соргахтани по собственному почину поддерживала связи с теми районами, финансируя строительство мечетей и медресе, или исламских колледжей, включая медресе в Бухаре на тысячу учащихся — что, как заметили мусульмане, было весьма примечательным поступком для ханши-христианки.