Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Торжествовала логика коллективного бюрократизма, и пролетарские центры здесь служили боевым образцом. Так, в механической мастерской № 2 Тульского оружейного завода, где работало около 300 человек, в среднем ежемесячно проходило 83 разнообразных собрания. Нетрудно прикинуть, что это составляет в среднем 3―4 собрания в день. В столице, на упомянутом «Динамо», созывалось 113 различных заседаний в месяц. Здесь на активистов приходилось до 10 заседаний в день и это только в пределах родного предприятия, после этого иные правофланговые спешили на заседания в район и в город [752]. Сплошь и рядом устанавливались такие факты, что товарищи неделями не появляются дома, хотя и жилье рядом. У комактивистов в семьях процветала безотцовщина и свирепели жены.

Совещание завотделами губкомов задумалось над проблемой, как спасать актив, и при этом не посягая на святое. Но ничего не выходило. Высказывались предложения в левом духе, что число заседаний не сокращать, а привлекать к работе беспартийных. Хорошо бы, реагировали справа, но беспартийные не рвутся. Раскритиковали опыт Иваново-Вознесенска, где централизованно единым благочестивым днем всех собраний назначили субботу. От того напряженность в быту партийных ткачей только возросла: беспартийные после трудовой недели, весело помахивая вениками, шли в баню, а партийные — тоже париться, но на собрания. Получалось совсем несправедливо и негигиенично. К тому же налицо политически вредный отрыв актива от масс. Докладчик Хатаевич на совещании строго выговаривал: «Надо, чтобы рабочий-партиец также ходил в баню в субботу, как и все беспартийные рабочие» [753].

После долгих прений выяснилась общая заинтересованность в том, чтобы избавиться от эпидемии заседаний. Генеральная линия тоже понятна — необходимо сократить количество комиссий. Но как? Поистине сфинксова загадка. Даже московской столице с ее бюрократической искушенностью было не под силу без помутнения рассудка указать, что конкретно подлежит упразднению в каждом из сотен Краснококшайсков и Царевосанчурсков. По заведенной традиции полагалось бы в целях сокращения комиссий везде создать еще по одной комиссии, но озарение пришло свыше. Договорились о нижеследующем, чтобы созывать все комиссии, если только отсутствует возможность уладить вопрос в порядке личной договоренности руководителей. «Необходимо более полно практиковать единоличное разрешение вопросов», для чего поднять на должную высоту подготовку вопросов в аппарате и секретариатах ответственных лиц [754]. Так торжество коллективизма неумолимо вело к сужению демократии и возвышению принципа единоначалия и роли аппарата. Бюрократический ковчег несло через комиссионный океан к твердому материку секретарской воли и автократического управления.

Позже выводы совещания были одобрены на заседании Оргбюро, где Хатаевич доложил все основное, что было озвучено на совещании и сделал вывод: Господствует «бюрократическая демократия», по каждому вопросу создают комиссии, собирают заседания [755]. С тех пор, когда из схемы власти исчезла Божья воля и помазание, верхам понравилось растворять политическую ответственность, прятать концы политических решений в коллективной ответственности. Бюро, совещания, съезды и т. п. составляли немаловажное условие для комфортного существования бюрократии, боязливой на любую персональную ответственность.

Обсуждение вопроса на Оргбюро забрело в тот же тупик, непонятно, как, по каким принципам регламентировать и ограничивать общественную активность партийцев, где критерии? Веско высказался Сталин: «Надо поставить вопрос об искоренении навыков дублирования работы, об искоренении навыков болтать без конца и ничего не решать, об искоренении навыков снимать с себя ответственность и перелагать ее на комиссии, которые ничего не решают и ответственности не несут». Хорошо бы во главе комиссии по искоренению комиссий поставить Цюрупу, который ненавидит эти комиссии и постоянно ругается. Администратор он великолепный и будет резать эти комиссии [756].

В 1926 году после разгрома «новой оппозиции», отрешения ее от бремени власти и очищения от бюрократической скверны, зиновьевцам уже ничто не мешало солидаризироваться с Троцким на основе его тезиса о бюрократическом перерождении партаппарата, к которому еще ранее примкнули остатки группировок децистов, «рабочей оппозиции» и «Рабочей группы». С весны 1926 года из этой разношерстной среды, из остатков двух кланов некогда могущественных вождей начала оформляться единая троцкистско-зиновьевская оппозиция.