Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Что-то похожее в это время происходило в политической жизни другого динамично развивающегося европейского государства. Один из лидеров «ревизионистского» течения в итальянском фашизме Дж. Боттаи призывал не повторять ошибок старого либерализма, который, родившись как революционная сила, со временем превратился в «музей реликтовых идей». Избежать опасностей старения можно было лишь при помощи молодежи, способной критически выражать потребности нового времени. Поэтому задача фашизма, по мнению Боттаи, заключалась в том, чтобы преобразовать эту способность в конкретные политические действия, создать климат для открытой дискуссии в среде фашистов.

В партийной дискуссии 1923 года прослеживаются две основные составляющие. Первая — это борьба группировок в руководстве, для которых лозунговые принципы были в значительной степени только ширмой. Вторая — низовое движение, искренне возымевшее надежды поправить бюрократизированный аппарат в соответствии с основами партийной демократии. Диалектики из сталинского ЦК в совершенстве овладели лукавой методикой двуличных резолюций. Декабрьское постановление ЦК-ЦКК имело двойственный характер, который позволял, сурово критикуя бюрократизм и назначенство, тем не менее, голосовать за политику ЦК. Аппарат здесь смог притупить остроту главного демагогического аргумента оппозиции. Поэтому нередко встречались такие казуистические отчеты с мест о дискуссии, когда организация почти дословно повторяет тезисы оппозиции, но, в конце концов, выносит резолюцию о полном доверии Цека партии.

Партийные массы в большинстве выступали за резолюцию ЦК-ЦКК, то есть за Цека. Очевидно, назначенство, смена местных партийных князьков сверху осталась единственным реальным способом убрать обюрократившихся партийно-советских феодалов. Демократическим путем сделать это было невероятно трудно, невозможно, поскольку секретари бдительно следили за малейшей угрозой появления организованной оппозиции собственной персоне. Только слепой мог отнести демократические фразы представителей советского чиновничества на счет чистосердечного проявления демократизма в партии. Сам партийный демос по преимуществу оказался глух к этой псевдодемократической трескотне из среды бюрократов.

В ходе дискуссии аппаратчики «из ловких» получили возможность свести счеты со своими соперниками за кресло или просто случай выделиться из общей массы себе подобных, усердно выявляя оппозицию в простудном кашле аудитории. Словом, для того, чтобы не быть заподозренным в нелояльности к ЦК, от провинциальных товарищей требовалась выдающаяся активность в бичевании оппозиции.

В то же время оппозиционные настроения тайно подогревались местным секретарством, недовольным перебросками и присылкой варягов из Москвы. Во время дискуссии в центре внимания по всей стране был вопрос о назначенстве. Назначая секретарей губкомов и предисполкомов, сталинский аппарат взял на себя чрезмерно много и слишком преждевременно. Ошибка была понята и по ходу дела исправлена. Но в подавляющем большинстве провинция вела себя в дискуссии так, что можно было определенно говорить, что организации — за линию ЦК. В нежинской организации некоторые выступавшие в дискуссии в запальчивости договаривались до заявлений, что партия-де есть «смердящий труп» и т. п., хотя и там резолюция была принята самая верноподданная Центральному комитету [617].

По информации, стекавшейся в Цека с мест, вырисовывалась четкая картина социального размежевания в партии вокруг дискуссионных вопросов и враждующих сторон. Причем в качестве рьяных защитников партийной демократии и оппозиции выступали типичнейшие бюрократы, им была не по вкусу партийная власть, она мешала «приватизации» ответственных постов. Так, в нефтеносном Баку за оппозицию высказывалась непартийная номенклатура, за ЦК — низы. В Астраханской губернии — за оппозицию также выступили исключительно ответработники. Резко отрицательно в отношении оппозиции высказывалось крестьянство, взбудораженное слухами, якобы оппозиция хочет вернуть в деревню времена военного коммунизма [618].

Принцип двойной ответственности (не коммуниста, а чиновника) нашел свое завершение в институте номенклатуры. Номенклатура стала партийным уставом для бюрократии, желавшей войти в твердыню Ордена. Но бюрократии было очень жестко в тисках двойной ответственности, и это нашло выражение в ее выступлениях против назначенства. С внешней стороны все выглядело безупречно: назначенство — это антипод принципа выборности, демократизма, следовательно, бюрократия, желающая уйти от двойной ответственности, есть борец за демократию. Типичный случай подстановки, подмены понятий. Но такой спекуляцией бюрократы могли тешить только себя или вводить в заблуждение неискушенных наблюдателей со стороны. Массы, которые в повседневности на практике сталкивались с «демократизмом» бюрократии, подобное шильничество обмануть не могло. Бюрократы стали уповать на демократию, надеясь с этим лозунгом обрести поддержку низов партии против ЦК, но партийный демос явно отдавал предпочтение центральной власти против своих местных притеснителей. В Московской Руси царская власть всегда находила в земщине верного союзника против боярского сословия.