Владислав Карнацевич - Александр Македонский

Молниеносно собрав армию (благо, регулярное македонское войско тогда было готово к чему угодно), Александр не менее стремительно прорвался по труднодоступным тропам сначала в Фессалию, где его немедленно признали архонтом и гегемоном Эллады. Затем македонские части под его командованием заняли проход в Среднюю Грецию – Фермопилы, в связи с чем его признали дельфийские амфиктионы. Очень скоро Александр неожиданно (для греков, разумеется) появился под Фивами и послал ультиматум Афинам. Полисы даже опомниться не успели, как уже слали льстивые послания, извинялись за то, что не сразу увидели в молодом человеке наследника прав его отца, и собирались на созванный Александром очередной Коринфский конгресс. Они признали нового македонского правителя гегемоном эллинов и перепоручили ему должность главнокомандующего в предстоящей войне с персами. В Фивах опять появился македонский гарнизон. Все это было более чем удачным для Александра началом правления. Практически не пустив в ход оружия, он добился полного подчинения Эллады.

К этому отрезку жизни великого завоевателя относятся и два несколько анекдотических, но тем не менее раскрывающих характер Александра эпизода. Первый – его встреча со знаменитым философом-киником Диогеном [9] По другим данным, эта встреча произошла в следующий приход Александра в Среднюю Грецию – в 335 году до н. э. , произошедшая в Крании поблизости от Коринфа. Философ и царь были своеобразными антагонистами. Первый всей своей жизнью отстаивал идеологию воздержания от мирской суеты, пагубности любых амбиций и желаний – он жил на площади в глиняной бочке, носил рваный плащ и питался отбросами. Второй хотел всего и сразу, был человеком действия. Как образованный человек, воспитанник Аристотеля, а возможно, просто в силу любопытства Александр не мог упустить шанс познакомиться лично с известным всей Элладе обитателем бочки. Предание об этой встрече хорошо известно – македонский царь встал перед лежащим на земле киником и спросил, не нужно ли тому чего-нибудь. На это последовал немедленный ответ: «Немного отойти от солнца». Когда же молодой собеседник сообщил, что хочет завоевать весь мир, Диоген отвечал: «Ты хочешь завоевать то, что мне и даром не нужно». Чуть позже, нисколько, по-видимому, не оскорбленный ответом чудака-философа, царь сказал свите: «Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном».

Другой эпизод приключился в Дельфах. Там Александру понадобилось пророчество пифии по поводу предстоящего похода в Азию. Интересно, как герой нашей книги совмещал грубоватую практичность в отношениях со служителями культа с глубоким уважением к провозглашенным ими же многообещающим прорицаниям и новым «истинам». Он оказывал очевидное давление на жрецов любых конфессий и был страшно доволен, когда именовался ими «сыном бога», «будущим покорителем мира» и т. д. и т. п. Более того, хотел, чтобы и остальные признавали абсолютной правдой то, что было произнесено явно из конъюнктурных соображений. Сомнения в искреннем уверовании Александра в свое божественное происхождение или в сакральную сущность пророчеств об удачных походах вполне обоснованны. Прорицатели и божественная генеалогия нужны были в первую очередь в идеологических целях, для пропаганды среди людей менее культурных, нежели сам македонец. Вот и в 336 году до н. э. он обратился к дельфийскому оракулу, чтобы внушить уверенность своим воинам. Древние авторы рассказывают, что Александр прибыл в храм в тот день, когда прорицания по каким-то традиционным законам не выдавались. Но это не смутило молодого гегемона Эллады. Схватив пифию, он просто потащил ее к заветному треножнику. «Сынок, ты непобедим!» – выдавила из себя опешившая прорицательница. Это от нее и требовалось.

Как видим, Александр Македонский не отказался от планов персидской войны. Наоборот, он стремился к ней больше, чем отец. «Пусть Зевс довольствуется Олимпом, а мне оставит землю», – как-то заявил Александр. Ему было 20 лет, и он хотел увидеть и познать мир, доказать, что давно готов к выполнению самых сложных военных задач. Да, наверное, и не виделись они ему такими уж сложными. Поразительно, что при таком юношеском максимализме Александр как военачальник отличался расчетливостью, прагматизмом, в нужный момент – хладнокровием. Да – ему везло, да – он бросался в самые, казалось, рискованные предприятия: смело переправлялся через реки прямо на стоящего на другом берегу врага, выбирал самые опасные горные перевалы, ввязывался в морские сражения, не имея ни малейшего опыта в этом деле… Но при этом Александр никогда не забывал заботиться об устройстве промежуточных баз и охране коммуникаций, укреплении тыла, упрочении своих позиций в армии и среди народов разных стран. Все это требовало трезвого подхода, умения сосредоточиться и работать.