Наталья Горбачева - Ксения Петербургская

— Ты что же, богатое-то на себе носишь?

— Я и сам богатого не люблю, — отвечаю.

— Ну ничего, — продолжала она, — через годок все равно зипун переменишь.

И подумалось мне: и деньги из кошелька забрала в жертву Богу, и перемену «зипуна» предсказывает, и на пол с собою сажает — смиряет: не миновать, видимо, мне перемены в моей жизни с богатой на бедную… Как бы хотелось, чтобы не так было.

Рядом с нами на полу оказался желтый венский стул. Ободок его под сиденьем был покрыт тонким слоем пыли. Блаженная стала смахивать пыль рукой и говорит мне в глаза:

— А касимовскую-то пыльцу стереть надобно.

И что тут с моим сердцем сотворилось! Ведь как раз под городом Касимовом, лет без малого двадцать перед тем назад, я совершил великий грех, нанес кровную обиду близкому мне человеку, грех, не омытый покаянием, не покрытый нравственным удовлетворением обиженного, не заглаженный его прощением. За давностью я забыл его, и вдруг грех этот восстал передо мной во всей своей удручающей совесть неприглядной яркости. А блаженная продолжала:

— У кого один венец, а у тебя восемь. Ведь ты повар. Повар ведь? Так паси же людей, коли ты повар…

С этими словами она встала с полу, положила куклу на постель, а я, потрясенный «касимовской пыльцой», вне себя вышел от блаженной…» Добавим, что Нилус из поездки в Дивеево после встречи с блаженной вернулся совершенно здоровым.

Все предсказания Паши Саровской сбылись: Нилус стал «поваром» — своей писательской деятельностью приготовлял здоровую пищу душе православной. Книги его, написанные до революции, были совершенно забыты, однако теперь снова выходят большими тиражами.

Что касается «касимовской пыльцы», то Нилус нашел оскорбленного человека, написал ему письмо и получил ответ, исполненный доброжелательности. «А с «зипуном» вышло так, — писал Нилус. — Шестнадцать лет на моих руках было большое сельское хозяйство, дело, которому я отдавал всю свою душу (до того, как стал писателем. — Н. Г.), борясь всеми силами с кризисами, которыми так чревата была жизнь и работа сельского хозяина средней полосы России. Я уже видел, что мне не удержать в моих руках хозяйства. Последняя надежда была возложена на урожай большого посева пшеницы, который в 1902 году обещал быть обильным… Забыв о перемене «зипуна», я был преисполнен радужных надежд на близкий блестящий урожай, и вдруг — страшная туча с юга, с ураганом, ливнями и градом и — конец всем надеждам. «Через годок» я созвал на совещание всех, с кем вел дела и кому был должен, кто верил моей честности и делу, и объявил, что продолжать своего дела не могу далее, не рискуя запутать и их, запутаться окончательно самому. Так и пришлось мне переменить «зипун» по вещему слову Дивеевской блаженной».

Третий раз Нилус приехал в Дивеево в августе 1903 года — когда «еще не успел остыть след царского посещения». Царская фамилия приезжала в Саров и в Дивеево на открытие мощей и прославление старца Серафима Саровского.

На этот раз Нилус, «едва успев помыться с дороги, бросился бежать прямо к блаженной. Не успел я взойти на крыльцо, как дверь отворилась и из нее вышла блаженная.

— Маменька, — кинулся я к ней. — Как же рад я вновь тебя видеть!

Блаженная направилась в келью, я пошел за нею. В келье она села у стола боком к божнице и большой иконе преподобного Серафима, взяла в руки чулок и стала его вязать. Я сел рядом с ней.

— Маменька, тяжело мне живется, помолись за меня.

— Я вяжу, вяжу, а мне все петли спускают, — ответила она с неудовольствием.

Значит: я молюсь, молюсь, а мне мешают молиться грехи ваши.

— Разве я тебе петли спускаю? — спросил я блаженную.

В ответ на мой вопрос она выбранилась и плюнула. Но потом переменила гнев на милость и что-то ласковое стала шептать, быстро шевеля спицами. Я протянул к ней два серебряных рубля.

— Брать или не брать, — обратилась она с вопросом к иконе преподобного Серафима. — Брать, говоришь? Ну ладно, возьму. Ах Серафим, Серафим! Велик у Бога Серафим, всюду Серафим!

Мне даже жутко стало: так близко ко мне был здесь великий угодник Божий, что с ним говорила блаженная. Она ушла к народу, а в келью вошла келейница Серафима. Пошли расспросы, изъявления радости и главная новость — приезд царя с царицей.

— И к нам с Маменькой, — сказывала мать Серафима, — пожаловали государь с государыней. Наша блаженная-то встретила их по-умному: нарядилась во все чистое, а когда они вошли к нам вдвоем — встала, низенько поклонилась, а затем взглянула на царицу да и говорит ей: «Я знаю, зачем ты пришла: мальчишка тебе нужен — будет!» Я затем вышла, а они втроем остались и два часа беседовали…»