Николай Черкашин - Чрезвычайные происшествия на советском флоте

Около 17 часов подводная лодка резко пошла на корму. Когда я вылез наверх, оба спасательных плота были ещё в контейнерах. Вместе с мичманом Григоряном мы вытащили левый плотик. Он стал надуваться. Мы держали его за спусковой линь. Плот, надуваясь, приобретает шарообразную форму, и вот в этот момент его и перевернуло волной. Мы пытались вытащить его на носовую надстройку, но сильная волна перебросила его на другой борт. Все стали прыгать за ним. А плот правого борта, вытащенный наполовину, так и пошёл вместе с лодкой. Его потом выбросило из-под воды. Он вынырнул перевёрнутым, и его понесло ветром от нас…

Я был одет легко, в одном РБ, поэтому быстро догнал плот левого борта, облепленный людьми довольно густо. Талант Буркулаков протянул мне руку и помог влезть. Он вытащил меня из воды до половины…

Мичман Александр Копейка:

— Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения рубки обожжённого. Когда же добрался до плотика, он уже был почти весь облеплен. Мне пришлось долго его обплывать, пока с левой стороны не нашёл за что ухватиться. Все в основном прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой стороны перегружен, а с левой — более-менее…

Лодка погрузилась метрах в трёх от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы лодка могла вот так взять и исчезнуть…

…Потом, на плоту, мы, конечно, друг друга поддерживали, да и самолёты надежды много давали. С самого начала ещё терпимо было. А потом, примерно через полчаса, волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Вот тут многих просто отрывало и уносило. А кое-кто и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.

Механик капитан 2-го ранга Бабенко до последней минуты спрашивал меня: «Где корабли? Где корабли?..»

У капитана-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось? А он подбадривал: «Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось». И так с добрых полчаса у него всё ещё «пять минут» оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо Буркулаков… Все верили, что нас не оставят, не бросят.

А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так — решили, плот лопнул. Осмотрелись — всё в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели «Варяга».

А командир БЧ-4 (связи) капитан 3-го ранга Володин до последних минут жизни всё повторял: «Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как лётчики передали: „Корабли идут на помощь“. И когда самолёты стали стрелять ракетками, мы поняли — помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались».

Капитан медслужбы А. Заяц:

— Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашёл к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, — «Гойя», «Рассказы о Пушкине» Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону — головы было не поднять, а тут — сердце ёкнуло.

Больные мои спрашивают: «Ну, как там?» Я их успокаивал: «Нормально». Подошёл к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: «Коля, как ты думаешь, продержимся?» Он мне так же тихо: «Слишком быстро нарастает дифферент…» Я поднялся чуть повыше, вижу — корма на глазах уходит в воду, и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить её гибельное погружение. Тут стали спускать плотики. Я — к Коляде:

— Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.

— Да, конечно.

Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его всё нет и нет. Я перешёл на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжёл, пятая, самая сильная волна, и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берёт, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от «канадки». Натыкался на кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошёл на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Головченко и Михалёва.