Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось - Берлин-Москва-Токио

Споры, что вино:

Риму, Карфагену ли

Лавровый венок?

Версальский договор и основанная на нем система договоров победителей с побежденными превратили Германию и Советскую Россию в изгоев мировой политики, а формально отнесенные к числу победителей Италия и Япония остались, как мы уже видели, неудовлетворенными своей долей. Предугадать возможное сближение обиженных на почве общих интересов было нетрудно, но находившиеся в эйфории политики стран-победителей себя не утруждали. Если сколько-нибудь тесное германо-японское и тем более итало-японское сотрудничество в двадцатые годы было еще маловероятным – прежде всего по причине географической удаленности и практически полного отсутствия точек пересечения – то Советскому Союзу, занимавшему центр евразийского материка, сама логика географии и геополитики диктовала необходимость установления партнерских связей с Германией на Западе и с Японией на Востоке. Так и вышло. «Не будет преувеличением сказать, что советско-германские отношения имели стержневой характер для европейской политики страны Советов на протяжении почти всей первой четверти ее существования». [74] Максимычев И.Ф. Дипломатия мира против дипломатии войны. Очерк советско-германских дипломатических отношений в 1933-1939 годах. М., 1981, с. 3.

Первой «реперной точкой» для нас является Рапалльский договор – соглашение, подписанное 16 апреля (опубликовано 10 мая) 1922 г. наркомом по иностранным делам РСФСР Чичериным и министром иностранных дел Германии Вальтером Ратенау. С одной стороны, потомок старинного дворянского рода, ставший революционером, племянник знаменитого правоведа Бориса Чичерина, променявший дипломатическую службу на жизнь политического эмигранта, но облеченный теперь властью представлять молодую и почти никем не признанную советскую республику перед «империалистическими хищниками». С другой – один из этих «хищников», предприниматель-миллионер, менеджер с репутацией «финансового гения», масон и еврей, которому вверена внешняя политика побежденного Рейха. Но у них общий противник и общие задачи – если не стратегические, то, по крайней мере, тактические.

Ратенау был сторонником «экономической дипломатии», что неудивительно для капиталиста (он был сыном основателя и председателем совета директоров AEG – крупнейшей электротехнической компании Германии). Но и Чичерин в Генуе – дело было во время знаменитой Генуэзской конференции – ставил перед собой и перед советской делегацией прежде всего экономические задачи. «Мы должны, как марксисты и реалисты, – писал он в феврале 1922 г. Ленину, – трезво учитывать сложность нашего положения… Наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели, нашу внешнюю политику мы постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе целью способствовать интересам производства в России. Если сегодня именно эти производственные цели являются для нас наиболее актуальными задачами момента, мы не должны упускать из виду, что какие бы то ни было выступления революционного характера будут идти с этими целями радикальнейшим образом вразрез… Мы должны все время иметь в виду, что именно эта купеческая деятельность есть основное содержание нашей задачи в Генуе». [75] Цит. по: Безыменский Л. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2002, с. 54-55. См. также: Fisher L. Op. cit., ch. X. Документы: Материалы Генуэзской конференции. М., 1922. В советское время говорить о «купеческой деятельности» как «основном содержании» советской дипломатии, пусть и в конкретных условиях, было как-то не принято. А зря! Именно реализм, проявленный Чичериным в Генуе и Лениным в Москве, сделал возможным один из первых – и наиболее эффективных – «прорывов» молодой советской дипломатии.

Генуэзская конференция была посвящена экономическим вопросам, а именно взысканию военных репараций с Германии и долгов царского и Временного правительств с России. Разумеется, с экономическими целями соседствовали политические – поставить обе страны под окончательный контроль победителей в случае невыполнения ими предъявленных требований, чего и следовало ожидать. Объединение, или хотя бы согласие, между Германией и Россией – двумя потенциальными если не жертвами, то, скажем мягче, объектами совместной англо-французской политики – стало для победителей неприятным сюрпризом, хотя его вполне можно было ожидать. Советско-германское сотрудничество началось не в Рапалло, хотя тут оно, пожалуй, впервые открыто вышло на свет божий. Это был первый удар по атлантистской политике «разделяй и властвуй» и первый шаг в сторону «континентального блока».