Лебедева Н.С. Array - Hюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8 т. Т. 8 (1999)

Будучи совершены в отношении других, они явились бы преступлениями против национального права, если бы германское право, отступающее от всех установлений цивилизованного судопроизводства, не разрешало бы совершение их государству или лицам, действующим от имени государства. Это обстоятельство ни в коей мере не поставит данных подсудимых в более тяжелое положение, чем это было бы при других условиях. Народы, подписавшие Устав данного Трибунала, сочли необходимым и правильным в интересах цивилизации заявить, что такие действия, даже если они были совершены в соответствии с законами Германского государства, созданного и управляемого этими людьми и их вожаками, являлись в том случае, если они совершались с намерением задеть интересы международного сообщества, то есть в связи с другими вменяемыми в вину преступлениями, не только действиями внутреннего характера, но преступлениями против международного права.

Я не преуменьшаю значения, которое будет иметь для будущего политическая и правовая доктрина, связанная с этим. В обычных случаях международное право предоставляет государству решать вопрос о том, как оно будет обращаться со своими собственными подданными; этот вопрос является предметом внутренней юрисдикции, и хотя Социальный и Экономический Совет ООН стремится сформулировать хартию прав человека, Устав Лиги Наций и Устав ООН признают это общее положение.

Однако международное право в прошлом стремилось установить некоторый предел всемогуществу государства и создать положение, при котором человек, являющийся основным субъектом всякого закона, не лишается права на защиту со стороны человечества в случае, если государство попирает его права так, что это возмущает совесть человечества. Гроций, создатель основ международного права, в известном смысле имел в виду этот принцип еще в то время, когда различие между справедливой и несправедливой войной было установлено более ясно, чем в XIX столетии; он называл справедливой войну, предпринятую для защиты подданных иностранного государства от несправедливостей, совершаемых его правителями. Он утверждал в отношении жестокостей, совершаемых тиранами против своих подданных, что вмешательство в таком случае является оправданным, поскольку «права на социальные связи в таком случае не уничтожаются». Та же мысль была высказана Джоном Уэстлейком, самым выдающимся из британских теоретиков международного права. Он писал:

«Бесполезно в таких случаях настаивать на том, что долг соседних народов состоит в спокойном наблюдении за происходящим. Законы созданы для людей, а не для существ, являющихся плодом воображения, а поэтому эти законы не должны создавать для людей или терпеть такие ситуации, которые являются нетерпимыми».

Исходя из этой же точки зрения, действовали европейские державы, когда в прошлом они выступали на защиту христиан, подвергаемых в Турции жесточайшим преследованиям. Право гуманного вмешательства путем войны не является новеллой в международном праве. В таком случае может ли юридическое вмешательство быть незаконным? Устав Трибунала предусматривает благотворный принцип, гораздо более ограниченный, чем некоторые того бы желали, и содержит предупреждение на будущее. Я говорю и повторяю вновь, Устав содержит предупреждение диктаторам и тиранам, маскирующимся под правовое государство, предупреждение о том, что, если для того, чтобы содействовать своим преступлениям против сообщества народов, они будут пренебрегать святостью прав человека в своей собственной стране, они поставят самих себя под угрозу, поскольку тем самым оскорбят международное право народов.

Что касается критики относительно применения обратной силы закона, о которой говорится, что она объявляет преступным то, о чем совершавший действие не знал, что оно является таковым во время совершения им преступных действий, то как такая критика может быть применена здесь?

Вы не оставите без внимания, даже если подсудимые постоянно пренебрегали ими, бесчисленные предупреждения, делавшиеся иностранными государствами и иностранными государственными деятелями по поводу линии, которой придерживалась Германия до войны. Несомненно, эти люди рассчитывали на победу, вся их политика основывалась на убеждении в успехе, они не думали о том, что сами они будут призваны к ответу. Но можно ли позволить хоть одному из них говорить здесь, что, если он вообще знал об этих вещах, он не знал, что они были преступлениями, вопиющими к небу об отмщении?