Владимир ЕГОРОВ - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

В Пространной повести великий князь вообще не собирает свои войска, не мостит переправы, не разрабатывает план кампании. Он целиком и полностью вручает свою судьбу и судьбы подданных Богу и все время отдает молитвам и слезному плачу. Так в непрестанных молитвах и обильных слезах наступает Рождество Богородицы, день битвы. «Наутро же в субботу рано, месяца сентября в восьмой день, в самый праздник Богородицы, во время восхода солнца, была тьма великая по всей земле, и туманно было то утро до третьего часа. И велел Господь тьме отступить, а свету пришествие даровал. Князь великий собрал полки свои великие, и все его князья русские свои полки приготовили, и великие его воеводы облачились в одежды местные» . Поскольку все отдано в руки Бога, Всевышний назначает время сражения, сначала наслав тьму, а потом повелев ей отступить. Только после этого русские князья наконец изволят собрать свои полки, но лишь для того, чтобы те полюбовались на переодевание великих воевод в какие-то «местные одежды» . Однако переодевание оказывается напрасным, воевать все еще нельзя ввиду небольшого препятствия: отсутствует противник, до которого необходимо добираться Бог знает куда. Поэтому Богу ничего не остается кроме как быстренько двинуть в поход и лично повести московское войско: «И… пошли за Дон, в дальние края земли, и скоро перешли Дон… Князя, перешедшего за Дон в поле чисто, в Мамаеву землю, на устье Непрядвы, вел один Господь Бог, и не отвернулся Бог от него» . Итак, в Пространной летописной повести московское войско только в день битвы собирается и идет «за Дон, в дальние края земли» , в безымянное чистое поле в земле Мамая и тут же, ведомое Богом, сходу форсирует Дон у устья Непрядвы, где его ожидают объединенные силы неприятеля: «Ведь на него поднялись три земли, три рати: первая – татарская, вторая – литовская, третья – рязанская» . Пространность изложения наконец-то позволила на одном безымянном поле в устье Непрядвы противопоставить войску Дмитрия Ивановича во главе с переодетыми воеводами сразу всю антимосковскую коалицию: и ордынцев, и литовцев, и рязанцев. Складывается впечатление, что на сей раз лентяй Ягайло все-таки успел к началу боя, да и Олег не ограничился разметыванием мостов. Разумеется, Дмитрия это обстоятельство нисколько не пугает, он свое дело знает туго: «Однако же он всех их не убоялся, не устрашился, но, верою в Бога вооружившись, силою святого креста укрепившись и молитвами Святой Богородицы оградившись, Богу помолился, говоря: «Помоги мне, Господи, Боже мой, спаси меня милостью Своею, видишь, как умножилось число врагов моих… все народы обступили меня, но именем Господним я противился им»» . Заметим, Пространная повесть не называет число сражающихся, но упоминает о «бесчисленном множестве» воинов, покрывшем поле «верст на десять». Множество врагов столь бесчисленно и впечатляюще, что Дмитрий Иванович уже не помышляет о победе и в своих беспрестанных молитвах молит Бога только о личном спасении.

Теперь вроде бы самое время описать ход сражения, дать хоть какой-то фактический материал о событиях на безымянном поле боя – как-никак редакция-то Повести уже не краткая, а пространная. Что же она нам пространно сообщает?

«В урочный час сперва начали съезжаться сторожевые полки русские с татарскими. Сам же князь великий напал первым в сторожевых полках на поганого царя Теляка, называемого воплощенным дьяволом Мамая. Однако вскоре после того отъехал князь в великий полк… И, воззрев на небо с мольбою и преисполнившись скорби, сказал словами псалма: «Братья, Бог нам прибежище и сила»» . В трактовке Пространной повести Дмитрий Иванович лично ведет свое войско на татар (околачивавшиеся ранее на поле литовцы и рязанцы куда-то пропали и в битве не участвуют) и даже первым нападает на «царя Теляка». По-видимому, нападение оказалось не слишком удачным, раз Дмитрий возвращается к Большому полку «преисполненный скорби» и вновь берется за дело, которое у него получается лучше: с мольбою воззревает на небо и скорбно поет псалмы. Такой вот московский Давид, не сумевший с наскока одолеть татарского Голиафа.

Любопытно, что в Пространной повести некоторые москвичи, не имевшие боевого опыта, в разгар битвы обращаются в бегство. Уникальный случай фиксации акта малодушия и дезертирства в собственном победоносном войске. Но, оказывается, и этот странный на первый взгляд эпизод подчинен все той же цели. Место дезертиров занимает небесное воинство: «Видели благочестивые…, как ангелы, сражаясь, помогали христианам, и святых мучеников полк, и воина Георгия, и славного Дмитрия, и великих князей тезоименитых – Бориса и Глеба. Среди них был и воевода совершенного полка небесных воинов – архистратиг Михаил» . Неслабая поддержка, к тому же с некими огненными стрелами, от которых татары «падали, объятые страхом Божьим… А Мамай, в страхе затрепетав и громко восстенав, воскликнул: «Велик Бог христианский и велика сила Его! Братья измаилтяне, беззаконные агаряне, бегите не готовыми дорогами!» [В отличие от «Задонщины» здесь цитатами из СПИ неожиданно заговорил Мамай! – В.Е. ] И сам, повернув назад, быстро побежал к себе в Орду. И, услышав об этом, темные его князья и властители тоже побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом Божьим и одержимые страхом, от мала до велика, обратились в бегство» , как и в кратком изложении, до самой реки Мечи, где их «и добили – песня (в смысле Повесть) в том порука». Таким образом, в соответствии с общей концепцией Пространной повести выходит, что победу над Мамаем обеспечили не полководческий талант великого князя, не опытность его воевод, не героизм простых московских воинов, которые драпанули в критический момент с поля боя, а огненные стрелы небесной рати. Все в ту же дуду, что и в Кратком варианте, только гораздо громче и настойчивее.