Карло Чиполла - Артиллерия и парусный флот

Также следует отметить, что, за редкими исключениями, когда впервые речь заходит о некоей инновации, ее преимущества по сравнению с установившимися традициями не всегда являются очевидными. Первые европейские полевые орудия не отличались эффективностью. Посему отношение турок к первым образцам полевой артиллерии, так же как и отношение венецианцев к первым галеонам, не может считаться свидетельством человеческой глупости. При первом своем появлении инновации ценны не так своей сиюминутной выгодой, как большим потенциалом, а это второе качество не всегда легко увидеть.

Результат причудливой взаимосвязи многих факторов и обстоятельств, более или менее весомых, – один и совершенно недвусмысленный. Начиная с конца XV века первоначальный дисбаланс между Европой и остальным миром не только не сгладился, но, наоборот, увеличился. А для менее развитых стран ситуация существенно ухудшилась.

Когда Васка да Гама бросил якорь в гавани Калькутты, местный житель спросил, что нужно португальцам в Азии. Предположительно Васко да Гама ответил следующее: «Христианство и специи». Когда Альбукерк в 1511 году напал на Малакку, он сказал своим офицерам, что они должны максимально выложиться в предстоящем сражении. Тому имелось две причины: «Тем самым мы сослужим хорошую службу Господу нашему, очистив страну от мавров и загасив пожар секты Магомета… Хорошую службу мы сослужим и королю нашему Дону Мануэлю, если возьмем этот город, являющийся источником специй и лекарств». Бернал Диас, говоря о мотивах, которые привели его и ему подобных в Индии, писал, что они покинули Европу, чтобы служить Богу и его величеству, чтобы дать свет тем, кто пребывал в темноте, и чтобы разбогатеть, к чему стремятся все».

Вооруженные пониманием своей великой миссии и крестом, конкистадоры добились успеха там, где потерпели неудачу средневековые купцы, и сумели примирить противоречие между бизнесом и религией, которое владело сознанием средневековой Европы. Нет никаких оснований сомневаться в искренности их заявлений, но можно удивляться их реализму и обоснованности их рационализацией. То, что европейцы довольно часто были проникнуты религиозным пылом и нетерпимостью, – это факт, не требующий доказательств. Но представляется сомнительным, что религиозный элемент присутствовал в числе мотивов, заставлявших людей срываться с места и плыть за моря. Хотя, по прибытии их в дальние страны, он, безусловно, снова приобретал немалое значение. Религиозные убеждения давали людям храбрость в сражениях, поддерживали в тяжких испытаниях, способствовали проявлениям жестокости после победы. Но, если не считать миссионеров, европейцы, отправлявшиеся в опаснейшее путешествие, больше думали о мамоне, чем о просвещении заблудших душ. Живший в XVI веке дипломат Ожье Гислен де Бюбек был закоренелым пессимистом, но вряд ли он был далек от истины, когда утверждал, что для «экспедиций (в Индии и страны противоположного полушария) религия дает предлог, а золото мотив». [148]

Европейская экспансия после 1400 года вряд ли может изображаться как продолжение крестовых походов. Нельзя ее изображать и как результат мальтузианского давления. Повторяющиеся эпидемии сдерживали рост населения, и проблема перенаселения в Европе не стояла до второй половины XVIII века. [149]С другой стороны, число европейцев в заморских странах оставалось ничтожным до XIX века. [150]Покидали Европу очень немногие. А тех, кому посчастливилось благополучно добраться до места назначения, было и того меньше. [151]Значительная часть тех, кому довелось пережить все трудности путешествия и опасности заморского бытия, возвращались в Европу при первой возможности.

Европейская экспансия была, по сути, коммерческим предприятием, [152]и тот факт, что колониальная политика европейских держав имела явно меркантильную окраску, был естественным следствием основных движущих мотивов. Король Франции Франциск I, называя португальского короля Мануэля I «королем-лавочником», возможно, был груб, но, по сути, прав. Можно только добавить, что правители Голландии, Англии и Испании были ничуть не менее благосклонны к «бакалее», чем дон Мануэль.

Широкие экономические возможности как магнитом тянули европейцев за моря. Наиболее прибыльной, конечно, считалась торговля специями. Но не только. Португальцы проявили явный интерес к торговле специями только в конце XV века. До этого они «ползали» вдоль африканского побережья в поисках слоновой кости, эбонита, рабов, золота и рыбы. В XVI и XVII веках, когда европейцы закрепились в Индийском океане и Китайском море, они не ограничивались только торговлей специями. Они интересовались обширной номенклатурой товаров, начиная от селитры и кончая медью, шелком и фарфором. Существующие учебные пособия по экономической истории не правы, утверждая, что единственной целью европейских авантюристов в Азии являлось снабжение Запада восточными товарами. Португальцы, голландцы и англичане служили посредниками в разнообразных коммерческих контактах между азиатскими странами. Большая часть европейского импорта была оплачена доходом, полученным от невидимого экспорта судоходных и коммерческих услуг. [153]Возможностей было много, риск велик, но доходы еще выше. [154]