Ольга Дмитриева - Елизавета Тюдор

Когда страсти утихли и ее наконец оставили в покое, так ничего и не добившись, Елизавета снова слегла в полном нервном истощении. Но труднейший экзамен, где ей пришлось проявить и стойкость, и изворотливость, и хитрость, она выдержала, в первый раз отстояв свою жизнь. Она двигалась среди опасностей ощупью, сама выбирая путь и не имея наставников в искусстве политики, на роль которых не годились верные слуги вроде Перри или Эшли, их она переросла (Елизавета, кстати, извлекла обоих из Тауэра, отстояв их невиновность). Скорее ее подлинными советниками были Цицерон и Тит Ливий, вооружившие молодую принцессу бесценными знаниями о природе политики и прецедентами из истории великого Рима, изобиловавшей жестокой борьбой. Они научили ее вести полемику, красноречиво защищаться и убедительно атаковать, античные примеры отточили стиль ее писем, заострили аргументацию.

История и теология по-прежнему оставались ее страстью. В минуты испытаний Елизавета, как и прежде, не отпускала от себя Роджера Эшама, находя в общении с ним успокоение. Наставник восхищенно писал другу о своей ученице: «Ее ум лишен женской слабости».

Елизавете импонировали комплименты такого рода. Спустя год, когда ей исполнилось восемнадцать, она сама со своеобразной гордостью написала брату Эдуарду: «Моя внешность, быть может, и заставит меня покраснеть, что же касается ума — его я не побоюсь явить».

Эта самооценка весьма примечательна, ибо в ней звучит весьма необычное для молодой девушки тщеславие: она как будто встает на расхожую в то время точку зрения, согласно которой глубокий ум — не женское качество, ибо женщины неумны, кокетливы, склонны больше думать о внешнем. Елизавета как бы отстраняется от них, все ее интересы и пристрастия больше роднят ее с мужчинами, которым присущи глубина суждений и обстоятельность. Откуда эта небрежность и легкий скептицизм по отношению к собственной женской природе? В более зрелые годы она поймет, что в обществе, где доминируют мужчины (при условии, что они соблюдают правила куртуазной игры), удобно быть женщиной, занимающей высокое положение, и научится искусно пользоваться всем арсеналом типично женских средств, чтобы повелевать ими, — будет то обворожительно-капризной, то величественно-недоступной. Она перестанет краснеть за свою внешность, напротив, полюбит румяна. Но тем не менее Елизавета всегда будет гордиться тем, что отличало ее от большинства женщин, — недюжинным умом, эрудицией, умением вершить государственные дела, способностью в минуту опасности надеть доспехи и, подобно Жанне д’Арк, повести за собой нацию, тем, что она может не хуже любого мужчины скакать верхом без устали и на охоте хладнокровно рассечь кинжалом глотку загнанному зверю.

Это причудливое сочетание мужественности и женственности, составлявшее ее неповторимую индивидуальность, уходило корнями все в тот же ранний период формирования ее личности. Современный психоаналитик, возможно, нашел бы объяснение ее характеру в предопределенности, заданности его «родительской матрицей». Действительно, идеализированный образ матери, рассказы о ее изяществе, элегантности, прекрасных манерах, не позволят Елизавете игнорировать важность этих качеств и заставят развивать их в себе. Но остальные черты, присущие Анне Болейн, — ее интеллект, энергия, честолюбие в тогдашнем понимании делали ее мать непохожей на остальных женщин, относясь скорее к мужским прерогативам, и именно эти качества стали образцом для дочери. Ее отец Генрих был ярким воплощением мужского начала. Все в жизни дочери и сама ее жизнь зависели от расположения этого могучего гиганта, порой доброго, порой ужасного, как чудовище из страшной сказки. Он был одновременно притягателен и опасен, ему надо было понравиться, заслужить его любовь и одобрение. Елизавета стремилась к этому всеми силами. Этого можно было достичь чисто женскими средствами — манерничаньем и кокетством, но девочка не превратилась в жеманницу. Она рано поняла, что с первого дня своей жизни вызывала у него разочарование и что причиной этого являлся именно ее пол. Поэтому с детства она инстинктивно пыталась преуспеть в неженских занятиях, и прежде всего в научных штудиях. Ничто так не радовало отца, как ее успехи на этом поприще. Елизавета не могла не видеть, что ее пол стал причиной гибели ее несчастной матери и ее собственных унижений. Родись она мальчиком, она не была бы принцессой-бастардом, а носила бы корону Англии. Наконец, она была бы гарантирована от попыток все новых и новых Сеймуров воспользоваться ею для воплощения собственных авантюрных планов.