Иван Папанин - Лед и пламень

- Подвиги солдатские, а погибают одни офицеры. Несообразно получается. Выходит, солдат - он вроде Кощея Бессмертного, его ни одна пуля не берет, коли о солдатских смертях не пишут.

- Что же это наши отступают?

- А ты повоюй..! Если в бой идем - жребий бросаем, кому винтовка достанется. У германца-то всего до зубов. А у нас! Ты еще молодой, мотай на ус: по храбрости с русским солдатом никто не сравнится.

И раненый продолжал рассказывать, словно торопясь выплеснуть наболевшее.

На прощание я отдал ему пачку папирос; он поблагодарил без слов, кивком головы, и ушел, прихрамывая, а я сидел и думал, думал до боли в висках...

Вести с фронта были все тревожнее. И тем громче звучала в парках Ревеля бравурная музыка. Я слушал ее, идя с работы, и меня не оставляла мысль: не так живем, не то делаем!

Приближался срок моего призыва в армию. По законам того времени призываться я должен был в Севастополе - по месту рождения. Было это в ноябре 1914 года. Помахал я на прощание Ревелю, сел в вагон. Дорожные разговоры были конечно же о войне, предательстве, шпионах. Именно тогда я и услышал от одного пассажира:

- Большевики против войны выступают... Слово "большевики" я запомнил, в расспросы же не пускался.

Одолеваемый противоречивыми мыслями, вернулся я в отчий дом. Отец не мог мне простить того, что я уехал самовольно, без его разрешения. Но как обрадовалась моему приезду мать! И в то же время опечалилась: знала, мне на службу идти. Малышня - та, ничего не понимая, ликовала, получив гостинцы.

Определили меня на флот. Было около четырехсот призывников, на флот же попало не больше тридцати. После "Очакова" и "Потемкина" брали на корабли преимущественно из зажиточных крестьянских семей. Я не подходил для флота с этой точки зрения, да была великая нужда в специалистах по части техники. Так я попал в полуэкипаж.

Из Ревеля я привез кое-какие сбережения, отдал их матери. Мы с ней посоветовались и решили: война есть война, цены растут, как бы от денег одни бумажки не остались; решили купить больше продуктов и малышам ботинки. Не успели дома припрятать, как явился отец.

- Опять с Ванькой деньги транжирили.- И хвать меня по спине кулаком. Бывало, что от него под пьяную руку доставалось и матери.

Я вскочил, взял отца за руки выше локтя, сжал как следует:

- Все, батя, кончилась твоя власть. Я теперь матрос его императорского величества Черноморского флота. Маму пальцем тронешь пеняй на себя!

- Пошел ты со своим величеством ко всем святителям...- и замысловато выругался.

Но мать он больше не трогал.

А для меня началась иная жизнь, не понять - то ли военная, то ли гражданская. В полуэкипаже шагистикой особо не занимались, а я больше всего работал по "своей части": точил детали для судовых двигателей, а заодно изучил и судовые двигатели. Знание корабельных моторов сослужило мне потом великую службу, несколько раз спасало от верной гибели.

С начала службы я стал обладателем койки, у меня были матрац, подушка, простыни, одеяло. Харчи казенные и форма - так что не надо было думать о еде и одежде. Единственное, от чего я отказался, так это от положенной чарки, чем заслужил немало насмешек со стороны старослужащих.

- Если бы еще от обедов отказался - цены бы тебе не было,подтрунивал надо мной сослуживец, которому перепадала моя чарка.

Дома бывал очень редко: не отпускали, служба есть служба.

В февральский день 1915 года - стал он самым черным днем в моей жизни - прибежал за мной дневальный:

- Папанин, к тебе пришли. ч

Я увидел заплаканного брата Яшу:

- Вань, мама умерла, помоги могилу вырыть.

У меня все внутри так и оборвалось. Я пошел к начальству:

- Ваше благородие, отпустите домой: мать умерла, надо могилу копать.

Больших трудов стоило мне отпроситься - отпустили всего на три часа.

Афоня Мамин и Вася Демихин помогли мне вырыть могилу. Не помню, как попрощался я с матерью, как добрался до казармы, уткнулся носом в подушку. Меня привел в чувство дневальный:

- Слышь-ка, Папанин, выпей водички. Да ты не реви белугой, никто смерти не минует...

Долго я не мог прийти в себя: что бы ни делал, перед глазами все было родное лицо. Я пытался с головой уйти в свои повседневные обязанности, чтобы только не думать, не вспоминать. Не получилось. Миновали месяцы после смерти мамы, прежде чем я пришел в себя. Очнулся, точно после долгого сна, увидел жизнь очень отчетливо и поразился ее жестокости.

Служба была тяжелой. Много бессмысленного и злого увидел я на царском флоте. Сколько раз наблюдал настоящие побоища...