Михаил Пархомов - Мы расстреляны в сорок втором

- Ну и врет же, паразит!

Пересказав за два дня "Приключения Тома Сойера", Бляхер принимается за "Остров сокровищ". Потом наступает мой черед. Моя любимая книга - "Робинзон Крузо". Затем Семин читает на память "Хаджи Мурата". И снова нашим вниманием надолго овладевает Бляхер. Оказывается, он помнит и "Овод", и "93-й год".

"Овод" нравится нам больше всего. Когда дело доходит до развязки, Сероштан начинает посапывать. Оно и понятно: он тоже отец.

За Бляхера Сероштан стоит горой. Старосте, попробовавшему у него выпытать, кто же все-таки Бляхер по национальности, Сероштан дал понять, что если кавалерист не отстанет от нашего Бориса, то ему придется иметь дело не с кем-нибудь, а с ним, Сероштаном.

- Мы Бориса в обиду не дадим,- играя каменными желваками, поддерживает боцмана Ленька Балюк.- Заруби это себе на своем паршивом носу, кавалерист. Понял?

- Хорошо, хорошо...- староста пятится.- Раз вы говорите, что он православный, дык я вам верю. Верю. Верю! - почти кричит он из закутка, в который его загнали.

С этого момента он оставляет Бляхера, наконец, в покое. Тот может разгуливать по лагерю не таясь. После долгого перерыва Борис вместе с нами выходит на прогулку. Лицо у него желтое, пергаментное. По лбу и по щекам рассыпаны крупные веснушки. Он хрипло, прерывисто дышит белым паром.

- Ну и мороз!

- Ничего,- ободряет Семин, который сам ле-денеет-от холода.- Ты попрыгай, Борис. Надо разогнать кровь.

- Попробую,- тихо улыбается Бляхер. Он, как и прежде, застенчив. Ему все кажется, что он нам в тягость. Он боится, как бы мы не пострадали из-за него. И глаза у него грустные, влажные, тоскующие.

Отец Бляхера был сапожником, мечтал вывести своих детей в люди. Хотел, чтобы хоть один из его четырнадцати сыновей стал музыкантом. Но никто из них так и не полюбил скрипки, лежавшей в черном футляре на громоздком рассохшемся буфете. Как и его старшие братья, Борис окончил фабзавуч и работал на заводе "Большевик" литейщиком. Потом попал на флот. Так что в армии теперь шестеро Бляхеров. Если, конечно, братья еще живы.

- Живы. Воюют, наверно,- говорит Ленька.- Ты, Борис, можешь гордиться.

- Чем? - Бляхер смущенно сутулится.- Теперь все воюют.

Он смотрит на небо. Оно закрыто низкими тучами, и какой-то тревожный, страшный, лиловый свет ровно разливается по снегу. Все ниже и ниже провисает небо, и кажется, будто смеркается посреди дня.

Два раза в день - утром и вечером - нам выдают мутную, тепловатую бурду. Случается, что каждому перепадает и по ломтю черствого хлеба. Это особенный хлеб. Мы его называем "золотым". Пекут его из высевок пополам с кукурузой. По крайней мере так уверяет Степан Мелимука, который до того, как стал рулевым, несколько лет проработал судовым коком.

Бурду нам варят из отрубей, в ней плавает картофельная шелуха. Повар наливает это варево в ржавые жестяные банки из-под консервов, в котелки, в глиняные миски и черепки. Эту посуду вместе с деревянными и алюминиевыми погнутыми ложками мы постоянно держим при себе.

Такой еды, конечно, едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Если кому-нибудь посчастливится раздобыть морковку либо мерзлую луковицу, это для нас праздник. Но такое случается редко, и когда раздают лагерную похлебку, мы все набрасываемся на нее, по словам Леньки Балюка, "как шакалы". Едим стоя, на коленях, присев на корточки, согнувшись в три погибели и просто повалившись на солому. Лязгаем зубами, чавкаем, обсасываем голые кости. Надо же, в самом деле, задать работу зубам, которые шатаются и выпадают из красных, разбухших десен!

Первым, уву всегда, набрасывается на пищу сам Ленька Балюк. Еды ему постоянно не хватает, он мучается, и мы "подбрасываем" ему время от времени то пайку хлеба, то еще чего нибудь. Чаще других отдает Леньке свою порцию Сухарев. Сам он почти ничего не ест.

После обеда все как-то добреют. Лииа тускло озаряются слабым светом больных глаз. И появляется в этих глазах отсвет прошлого, далекого, потерянного безвозвратно, того, что кажется сегодня сказкой.

- Помните, какую яичницу с салом нам выставила чернобровая солдатка в Мышеловке? - говорит Сенечка.- Никогда не ел ничего вкуснее. Яичница аж шипела и сама просилась в рот.

- Положим, наш кок тоже готовил яичницу - закачаешься! - вспоминает Жора.

- Черт!.. А биточки?

- Да, чего-чего, а мяса хватало,- говорит Харитонов.- Сегодня свинина, завтра телятина.- И принимается напевать, перевирая слова:

Каким вином нас угощали!

Какую закусь подавали!