Михаил Пархомов - Мы расстреляны в сорок втором

- Сколько? - пуская дым в потолок, спрашивает, перебивая коменданта, Семин. Он встречает удивленный, осуждающий взгляд переводчицы, но остается невозмутим.

- О, старший лейтенант Семин, сразу видно, человек деловой. Он настоящий европеец, и с ним приятно иметь дело. Может быть, старший лейтенант Семин знает немецкий язык? Тогда они обойдутся без посторонних.

Немецкий язык Семин изучал в школе и в училище. Он помнит, что стул это "дер штул", что шкаф - это "дер шранк". Он может произнести "битте" и выругаться: "доннерветтер". Вот и все его познания в немецком языке. Теперь он жалеет, что в школе пропускал уроки немецкого. Ему тоже хочется, чтобы комендант отослал переводчицу и автоматчиков, которые торчат за спиной. Но, ничего не поделаешь, приходится мириться с их присутствием.

- Конкретно, что вы мне предлагаете? - спрашивает Семин.

- Работать с нами.

Семин уже докуривает пятую сигарету. Одну сигарету он успел припрятать про запас. Толькс этого ему и надо было - покурить вволю. Теперь уже можно кончать волынку.

- Так вот, - говорит он медленно, подбирая слова. - Переведите, что прежде всего я должен внести ясность. Сведения, которыми располагает господин комендант, абсолютно точны. Не хватает лишь некоторых деталей. Да, я действительно был исключен из партии. Но я коммунист. Был коммунистом и коммунистом остался. Так и передайте коменданту. Скажите ему, что я, черт побери, коммунист до ногтей, коммунист всем сердцем, всей душой и буду до последнего бороться за дело партии...

Семин кричит.

Переводчица отскакивает к стене. На Семина наваливаются автоматчики. Они крутят ему руки, связывают их, и тогда к Семину боком подходит комендант и бьет его наотмашь рукояткой тяжелого "парабеллума" по лицу. Он наносит ему удар с такой силой, что у Семина крошатся зубы. От нечеловеческой боли Семин теряет сознание.

Постепенно выясняется что к этой истории имеет кое-какое отношение Сенечка Тарасюк. Это он сболтнул кавалеристу, что Семин служил на Черном море и был исключен из партии. Рассказал он ему об этом без злого умысла, а староста, ясное дело, поспешил доложить лагерному начальству.

- Если бы я знал,-оправдывается Сенечка,- так я бы молчал как рыба. Теперь он из меня слова не вытянет.

- Ох и трепло же ты,- говорит Жора.- Привык в своей парикмахерской чесать язык.

- Профессиональная болезнь, - вставляю я как бы ненароком.

- Будет вам,- Семин приподнимает голову.- Тарасюк тут не при чем. Ну, сболтнул лишнего. Откуда было ему знать, что так обернется дело. Верно?

- Точно, - обрадованно кивает Сенечка.

- А думать все-таки надо, - наставительно говорит Ленька Балюк. - На то и голова. Она не для того только, чтобы прическу и бачки носить. Эх, Перманент, Перманент. Видно, тебя мало били.

- А может, наоборот? Пришибли в детстве.

- Конечно. Когда ему исполнился годик, дорогая мамаша уронила его с третьего этажа.

- А батя потом так встряхнул, что повыле-тали заклепки.

- У тебя самого не хватает заклепок, - огрызается Сенечка.

Попреки сыплются на него со всех сторон. Каждый стремится перещеголять товарища. Застенчивый, скромный Вася Дидич и тот вставляет какое-то замечание.

Мы уже смеемся. И Семин - я отказываюсь верить-тоже смеется. Смех у него звонкий, молодой.

- Удивляешься, Пономарев? - заметив мои взгляд, тихо спрашивает Семин.Я переменился, да? А знаешь почему? Мне казалось раньше, будто все прахом пошло... Особенно после того, как очутился в плену. Да... А вот сказал сегодня коменданту, что я коммунист, и, поверишь, впрямь почувствовал себя коммунистом. И у меня отлегло от сердца, понимаешь? Ну, словно бы я заново родился на свет.

Он улыбается беззубым ртом.

- Понимаю, Валентин Николаевич. Помолчав, Семин снова спрашивает:

- Скажи, Пономарев, почему ты не в комсомоле? Если, конечно, не секрет.

- Какой там секрет. Просто так получилось. То цирком увлекался, то еще чем-нибудь. Ну и, признаться, любил погулять. Не без того. Когда же тут ходить на собрания?

- Скажи, а стихи ты писал?

- Откуда вы взяли?

- Вот ты и проговорился... А я так спросил,. между прочим. Когда-то я тоже пробовал писать стихи. Но оказалось, что плохие. Поэтому я и бросил. А ты?

- И я бросил.

- Хочешь, я тебе почитаю, - неожиданно предлагает Семин. - Слушай...

Как-то раз при лунном свете

С черноглазым мальчиком

Потеряла я браслетик

И колечко с пальчика.

И теперь на целом свете

Я такие не найду.

Где колечко? Где браслетик?

Затерялися в саду.