Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Последняя загадка

Это была запись выступления поэта в Большом театре.

Он замолчал, и его тотчас сменил другой поэт, автор знаменитой «Катюши» Михаил Исаковский:

Стихотворение было длинное. Я успел сходить в уборную, вернуться, а он все читал:

Я поговорил по телефону, а радио продолжало славить:

Я записал все это в свою тетрадь.

29 декабря Коба вызвал меня в Кремль. Мы встретились в полночь в его кабинете. Я удивился – обычно в это время он принимал «гостей» на даче.

Он был один.

– Товарищи из Политбюро обижаются, что товарищ Сталин уклоняется от посещения выставки подарков товарищу Сталину. Товарищ Сталин не уклоняется. Он просто не хочет выглядеть на ней идиотом. Но посмотреть придется. Так что поедем, Фудзи. Нас там ждут.

В пустых залах Музея Революции горел ослепительный свет.

Мы вошли в первый зал. Сотни картин были развешаны по стенам. И всюду на них – черные усы Кобы. По центру стояли мраморные величественные Кобы.

И все они – изображения на полотнах и мраморные кумиры – строго и мудро или с душевной улыбкой глядели на старого маленького плешивого рябого человечка. Точнее, на двух человечков – на старого Кобу и жалкого старого Фудзи, так похожего на своего великого друга. Коба медленно шел мимо бесчисленных ваз, альбомов, шкатулок, статуэток. Я – за ним.

Директор музея что-то пытался объяснять, но Коба брезгливым жестом попросил его замолчать.

Вот так, молча, мы шли втроем. Но спереди, сзади и с боков нашу тройку окружали «товарищи чекисты».

В одном из залов они плотно сгрудились вокруг Кобы – он был не виден за могучими спинами. Это был боевой зал. Здесь выставили целый арсенал – десятки охотничьих и боевых винтовок, инкрустированных золотом и серебром, подаренных любимому вождю. И целая коллекция драгоценных кинжалов и сабель с нашей маленькой родины.

Коба бесстрашно остановился в опасном зале, долго и молча разглядывал, даже трогал кинжалы.

После чего так же в тишине мы прошли в следующий зал, где нас ждало море знамен. Красный пожар полотнищ. Знамена республик, областей, предприятий, братских компартий… И какие надписи! «Спасителю человечества Генералиссимусу Сталину», «Светочу Пролетариата Генералиссимусу Сталину», «Да здравствует спаситель народов мира Сталин!» И просто – «Спасибо Великому Сталину».

Коба и здесь не проронил ни слова. Но глаза его были влажны, клянусь. В них я прочел его вечный рефрен: «Думали ли мы…»

Конечно, не думали. Я, например, точно не думал, что он дважды меня посадит, что мне выбьют в тюрьме зубы, отправят в лагерь мою жену, измучают дочь. И что я вновь буду не спать и ждать, не случится ли это в третий раз, но… по-прежнему останусь рядом с ним!

Мы сели в автомобиль. Только в машине он сказал:

– Зачем все это, если победитель один – Смерть? – И, продолжая размышлять о своем, прибавил: – В Саровской пустыне начали строить завод по производству ядерного оружия… В конце года, надеюсь, закончат! Надо очень спешить товарищу Сталину!

В последнее время у него часто болел желудок (к врачам он не обращался, как всегда, занимался самолечением). Новая вставная челюсть натирала. Теперь он был постоянно и опасно раздражен…

В тот день я был в его кабинете в Кремле, он попросил меня записывать очередное заседание Политбюро. Перед началом пришел Маленков. Коба при мне начал этот разговор. (Он меня уже не стеснялся. Дурак принял бы это за доверие. Для меня же, хорошо знавшего Кобу, это означало мой скорый конец.)

– Процесс должен быть короткий, закрытый. Военная коллегия оглашает приговор… и тотчас ликвидировать.

– Есть проблема, товарищ Сталин, – сказал Маленков. – Кузнецов долго запирался, ребята… старались, горячились. У него сломан позвоночник. Он ходить не может. Мы решили внести его в зал и вынести из зала после приговора…