Джеймс Миченер: Гавайи: Миссионеры

– Когда я был маленьким мальчиком, – негромко начал воспоминания лектор на чистом английском, которому он обучался в различных церковных школах, мой народ поклонялся ужасным богам, таким, например, как Ку, который считался богом сражений. Ку требовал от островитян бесконечных человеческих жертв. И где же жрецы находили для кровожадного бога эти жертвы? Накануне дня пожертвований мой отец, губернатор Мауи, обычно говорил своим помощникам: "Нам требуется человек". Затем помощники собирались вместе, и один из них предлагал: "Давайте возьмем Какай, я уже давно им недоволен". А другой мог высказаться и иначе: "По-моему пришла пора забрать вот такого-то, а его земли достанутся нам". Ночью к "избраннику" предательски подкрадывались сзади двое заговорщиков, а один встречал его лицом к лицу и с улыбкой интересовался: "Приветствую тебя, Какай, как прошла сегодняшняя рыбная ловля?" Но прежде, чем несчастный успевал ответить…

Дойдя до этого трагического момента в рассказе, Кеоки тренированный своими наставниками-миссионерами, взял театральную паузу, выждал несколько секунд, а затем, воздев вверх руки, продемонстрировал аудитории смертельную веревку, свитую из кокосовых волокон.

– Пока человек, подосланный моим отцом, продолжал ухмыляться, один из заговорщиков набрасывался на жертву сзади и связывал несчастному руки. Другой человек накидывал петлю ему на шею… вот так.

С этими словами лектор нарочито медленно скрестил руки так, что веревка затянулась в тугой узел. Захрипев, Кеоки снова выждал пару секунд, и затем голова его, словно бездыханного, упала на грудь. В это время казалось, будто все его тело вырывается из узкого, не по размеру, американского костюма. И когда Кеоки опять "ожил", то лицо его выражало искреннюю печаль и сожаление.

– Мы совсем не знаем Христа, – тихо, словно извиняясь, произнес он, и на этот раз многим почудилось, что голос великана доносится до них из склепа.

Затем Кеоки перешел к заключительной части, отчеканивая каждое слово, словно стуча молотом по сердцам слушателей. Слезы градом покатились по его щекам, и теперь каждому стало очевидным, какие ужасы приходилось переживать этому молодому человеку на своей родине.

– О юноши, посвятившие себя Господу! – взмолился Кеоки. – На островах моего отца бессмертные души каждую ночь отправляются в вечный ад, и в этом повинны вы! Это происходит из-за вас! Вы не донесли слово Христово до моих островов! Мы жаждем услышать его, мы не можем более существовать без него. Неужели вы настолько безразличны к нашим судьбам, что так никогда и не донесете слово Иисуса до нас? Не ужели в этом зале не найдется ни одного молодого человека, который смог бы сейчас подняться и сказать мне: "Кеоки Канакоа, я поеду с тобой на Оухайхи и спасу ради Иисуса Христа триста тысяч душ".

Великан замолк. Испытывая глубочайшее понимание и со чувствие к молодому человеку, президент Дэй протянул ему стакан воды, но Кеоки, жестом отстранив его, сквозь горестные всхлипывания продолжал:

– Неужели никто не поедет вместе со мной для того, чтобы спасти эти несчастные души?

Он сел на свое место, и все тело его ещё долго сотрясалось. Некоторое время этот человек, сраженный собственным откровением, пытался успокоиться, а затем президент Дэй осторожно увел его со сцены.

Воздействие миссионерской проповеди Кеоки на соседей по комнате Хейла с факультета богословия и Уиппла с медицинского было поистине ошеломляющим. Студенты покидали лекционный зал в полном молчании, при этом каждый из них размышлял о несчастной доле островитян, которую так красочно и доходчиво обрисовал молодой великан. Очутившись в своей комнате, они даже не стали зажигать лампу и легли спать в темноте, сраженные тем, что Кеоки обвинил их в полном равнодушии к своим соотечественникам. Когда весь кошмар обвинения окончательно дошел до сознания Эбнера, юноша расплакался – впрочем, он родился и вырос в эпоху всеобщей сентиментальности, – и когда встревоженный Джон спросил его: "Что случилось, Эбнер?", фермерский сын ответил:

– Я не могу даже помыслить о сне. Мне видятся эти несчастные люди, души которых заранее обречены на вечное пребывание в аду.

Это было произнесено с таким выражением, что Джон сразу понял все: перед мысленным взором его товарища проплывала каждая отдельная душа и срывалась в вечное пламя, а несчастный Эбнер страдал и не мог перенести такого горя.

– У меня до сих пор звенит в ушах его призыв, – поддержал соседа Уиппл: "Кто поедет вместе со мной на Оухайхи?"