Анри Перрюшо: Жизнь Тулуз-Лотрека

Это были две бывшие обитательницы публичного дома, и, кто знает, быть может, только они теперь хранили в своем сердце живую память о некрасивом маленьком гении, который любил и понимал их, как никто.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Французский писатель Анри Перрюшо (1917-1967) - один из ярчайших мастеров жанра сравнительно редкого и трудного - документальной биографии художника. Беллетристическая живость сочетается в его романах с психологической проникновенностью, со способностью дать не только портрет незаурядной личности с ее человеческими достоинствами и слабостями, но и понять сущностные особенности творчества своего героя.

Перу Перрюшо принадлежат книги о жизни Эдуара Мане, Поля Сезанна, Огюста Ренуара, Винсента Ван Гога и ряда других живописцев. Большая часть его книг издана и в СССР. Благодаря Перрюшо крупнейшие фигуры мирового искусства предстают во всей драматичности своих судеб, непростых связях со своим временем. Перрюшо практически воскрешает целую эпоху в истории французской культуры, отмеченную кипением страстей, непримиримой борьбой искусства официального и неофициального, а самое главное - великими творческими открытиями, оказавшими решающее влияние на художественный процесс не только конца прошлого, но и начала нынешнего века.

Стремление Перрюшо к достоверности фактов, точности сведений делает его романизированные биографии поистине ценным источником для знакомства с эпохой и ее выдающимися деятелями. Драматический сюжет, лежащий в основе его биографий, строится на реальных событиях, описываемых порой на удивление детально, но и частные подробности опять-таки привлекают своей подлинностью. Правда, не всегда вызывает согласие авторская интерпретация искусства или отдельных произведений героев Перрюшо, хотя ему не откажешь в остроте глаза, в глубине анализа. И пожалуй, не всегда убедительны и даваемые Перрюшо психологические мотивации поступков художников. Может кого-то раздражать и чрезмерная сентиментальность, с которой он повествует об их злоключениях. Но не является ли это отголоском того искреннего чувства, с которым писатель вживался в мир художника? И может, такая эмоциональная избыточность еще более притягивает читателя к книгам Перрюшо и к тем великим мастерам, чьи образы воссозданы им столь полно и ярко?

Предельно эмоциональна и книга о жизни Тулуз-Лотрека. Ведомые автором, мы окунулись в удивительный, причудливый, но давно исчезнувший мир и вместе с автором будто прожили те немногие, но крайне насыщенные годы, что были отпущены его герою. Мы вошли в ту среду, где зарождались его произведения, снискавшие позже славу, познакомились с их персонажами, которые обрели бессмертие благодаря Лотреку. В пору его жизни сама личность художника и сюжеты его работ провоцировали главным образом патологическое любопытство, и лишь немногие прозревали тогда истинную глубину его искусства. Однако прошли десятилетия, приближается столетие со дня его смерти, и дерзко явленный им некогда мир - мир полусвета, парижского "дна" - утратил для новых поколений притягательность "запретного плода", но художественное наследие Лотрека сохранило свою влекущую, в чем-то загадочную силу до сих пор. И, вероятно, сейчас в нем в большей мере открывается то, что можно назвать вечным спектаклем человеческой жизни, актуальным во все времена.

Искусство художника, мужественно преодолевающего свою физическую обреченность, всегда вызывает уже из-за одного этого обстоятельства особое внимание. В представлении зрителя оно не отделяется от трагической личности творца и существует в изустных и письменных легендах в неразрывной с ним спаянности.

И, прочитав эту книгу о Лотреке, мы тоже невольно станем искать среди персонажей его литографий, рисунков и картин маленькую фигурку длинноносого, губастого человечка. Мы будем искать и соответствия героев книги их изображениям, мысленно ловить черты сходства. Нам, как подчас и автору книги, невольно захочется пролить слезу над судьбой художника, выдать "индульгенцию" его "падшим" подругам и при этом восхититься великим подвигом художника, оказавшегося парией в обществе. Читателю может почудиться в этих словах ирония. Да, отчасти такая ирония есть. Но разве и сам Лотрек не был ироничен и склонен к самоосмеянию? Нуждается ли теперь в нашей жалости, снисхождении или оправдании этот художник, столь блистательно реализовавший и себя как личность, и свой необычайно мощный творческий потенциал? Наверное, необходимо в какой-то мере отключиться от моментов его биографии, дабы осмыслить подлинную значимость Лотрека, понять тот факт, что в его искусстве им двигала не потребность самоутверждения или компенсации своей физической ущербности, а острая восприимчивость к жизненным, визуальным впечатлениям, врожденная, почти физиологическая жажда творчества.