В ответ он театрально воздел руки и воскликнул: «Как! У нее и голос ангельский!..»
Тогда их первая беседа продолжалась полтора часа, затем ее уговорили отужинать в замке.
Прощаясь, хозяин спросил, увидит ли он княгиню еще. Екатерина Романовна помнила, как радостно забилось ее сердце тогда, как попросила разрешения бывать в замке по утрам, чтобы беседовать наедине. За все время своего пребывания в Женеве Екатерина Романовна каждое утро неизменно отправлялась в Ферне. Как только гостья появлялась в дверях кабинета, хозяин поднимался навстречу и спешил усадить княгиню рядом с собой в кресло. Они подолгу беседовали, затем Вольтер уводил ее в сад, который он любовно именовал «цветущим раем».
В то солнечное майское утро, когда они, как обычно, медленно прохаживались по ухоженным дорожкам сада, наслаждаясь благоуханием каштанов, Вольтер вдруг остановился и, усадив гостью на скамейку, стал настойчиво расспрашивать княгиню, как она в свои девятнадцать лет смогла помочь Екатерине овладеть престолом. Его очень позабавил эпизод, когда княгиня вместе с молодой царицей, обе в офицерских мундирах, при шпагах, верхом на лошадях, во главе 12-тысячного войска скакали в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками Петра III.
Дашкова вспоминала, как во время ее рассказа вспыхивали глаза Вольтера, как он восклицал: «Браво!», но саркастическая улыбка не сходила с его губ. О, великий Вольтер! Он понимал все! В ту пору она, молодая, пылкая, так верила речам Екатерины, именовавшей себя «ученицей» Вольтера и Дидро.
Прозрение придет к ней позже…
А тогда во время их далеких вдохновенных бесед она с восторгом говорила о просветительской деятельности императрицы и находила в лице своего собеседника того Вольтера, которого рисовало княгине ее воображение при чтении книг философа.
Глубоко задумавшись, Екатерина Романовна медленно переходила от шкафа к шкафу, а руки ее непроизвольно поглаживали переплеты любимых книг.
Здесь в дружелюбном согласии стояли произведения Монтескье и Адама Смита, Дидро и Вольтера. И в памяти ее всплывали те далекие молодые годы, когда она с упоением читала труды корифеев мысли XVIII в.
«Никогда драгоценное ожерелье не доставляло мне большего наслаждения, чем эти книги» [42] Дашкова Е.Р. Литературные сочинения. М., 1990. С. 35.
, — напишет она в своих мемуарах.
Ей вдруг захотелось рассказать Екатерине о своем посещении библиотеки.
Но княгиня тотчас вспомнила, как императрица в последнее время отдалилась от нее с «истинно царской неблагодарностью» и теперь они встречаются только на официальных приемах.
Екатерина Романовна сняла с полки пьесу Вольтера «Самсон» и вслух прочитала: «Народ, проснись, порви свои оковы; тебя призывает свобода, ты рожден для нее…»
«И это написано полвека тому назад…» — произнесла она совсем тихо и аккуратно поставила изящный томик на место, а в голове как набат звучали призывы великого бунтаря.
Как тут императрице-матушке принять такого гостя, его и читать нельзя в России! И княгиня вспомнила, как императрица незадолго до смерти Вольтера рассказывала ей, как отговорила «своего учителя» от поездки в Россию, прибавляя при этом, «что лишние волнения» ей ни к чему, намекая, безусловно, на его слишком революционные суждения.
Княгиня тяжело опустилась в кресло и раскрыла последнюю трагедию Вольтера «Агафокл», написанную в год смерти автора. Пьесу Дашкова читала впервые: медленно переворачивая страницы, она вчитывалась все глубже и глубже в текст и, скорее, почувствовала, чем заметила, что одна фраза как стрела пронизывает всю трагедию: «Свобода, свобода, ты всегда была священна!»
Закрыв книгу, она долго сидела в глубокой задумчивости; догорали свечи, было очень тихо, только тяжелые капли дождя мерно стучали по закрытым ставням.
Наконец Дашкова поднялась и, поблагодарив господина Вань-ера, вышла.
Завершился ее последний визит к Вольтеру.
ВЕЛИКИЙ УЗНИК БАСТИЛИИ.
К 300-летию со дня рождения Вольтера
Вольтер живет,
Вольтер продолжает существовать, он бесконечно актуален.
Поль Валери
(Из речи профессора философии Сорбонны на юбилейном вечере, посвященном 250-летию Вольтера, 21 ноября 1944 г.)
Теплым майским днем 1717 г., когда в Париже буйно цвели каштаны и на каждом углу продавали фиалки и ландыши, монсеньор Француа Мари Аруэ был препровожден по указанию короля Людовика XV в Бастилию. Не раз бывая в Сен-Жерменском предместье, молодой поэт невольно задерживал свой взгляд на мрачной старой крепости с мощными угловыми башнями-бойницами, отделенной от всего мира глухой каменной оградой. Думал ли он тогда во время прогулок, что скоро, очень скоро окажется в этой зловещей тюрьме? Но настал и этот день — 16 мая, когда за ним захлопнулась тяжелая кованая дверь одиночной камеры, единственное щелевидное окно которой было забрано толстой решеткой. Снаружи окна, закрывая свет, нависал железный козырек — «вороний клюв», поэтому сумерки закрадывались сюда задолго до захода солнца. В такой камере узник был обречен на полное безнадежное одиночество, его обступали мертвая тишина и полумрак.
Читать дальше