Дмитрий Язов - Август 1991. Где была армия

Надеюсь, судьям теперь понятно, почему у меня отобрали награды за защиту Советской власти? Учитывая отсутствие закона о защите граждан, отдавших свою жизнь во имя советской страны, нас с полным правом можно было бы судить в любом другом государстве. То, что мы граждане России, не препятствие— уже прецеденты были: из Латвии приезжали карательные органы и без суда и следствия арестовывали и сажали в тюрьму.

С этим хорошо справляется и немецкий суд. Нашел же он для генерала Мильке повод арестовать Героя Советского Союза, обвинив его в причастности к убийству полицейского в 1931 году. А для меня повода искать не надо — я в течение всей войны уничтожал фашистов.

Одновременно заявляю, что я полностью согласен с выводом Генерального прокурора России Казанника о том, что суд по делу ГКЧП — это фарс. И не только потому фарс, что суд затягивается по причине болезней многих его участников, и в первую очередь подсудимых, а по причине абсурдности обвинения.

Есть и третий вариант вероятных действий прокуратуры — это найти в себе мужество и честно заявить, что выдвинутое обвинительное заключение является неправомерным, в том числе и в связи с изменившейся в стране обстановкой…

Но для этого, повторяю, требуется иметь мужество и честь»…

Суд над Варенниковым закончился, как известно, полным оправданием Валентина Ивановича.

И в заключение этой книги хотелось бы сказать вот о чем. Когда-то Тургенев писал: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины только я и живу». Вот и я пишу эти строки, размышляя о судьбе великой России, униженной ловкими проходимцами. И хочется крикнуть: «О, Святая Русь! Проснись! Разбуди народ свой, всели в него веру, дай ему силы одолеть супостатов, своих и заморских».

Все наши проблемы заключаются в том, что мы, русские, всегда готовы выйти в открытое поле и принять бой. Но мы не ведаем, как противостоять подлости. Нам еще предстоит научиться встречать подлость и предательство во всеоружии. Но я бы не советовал увлекаться популярной игрой в Апокалипсис. При наших-то возможностях — это малодушие. Надо верить в созидательную энергию русского народа. Совершенно очевидно, что оппозиционная оборона русского сознания затянулась. Не надо никого душить в «дружеских объятиях», необходимо создать такую атмосферу, когда разная нечисть сама побежит.

И пусть в Белом доме, разумеется в вашингтонском, не рассчитывают на то, что у нас холопский менталитет и отсутствует единая политическая воля, а Россия — одно огромное имение, в котором правят распоясавшиеся дворовые в отсутствие хозяина. Трупные черви жируют до тех пор, пока идет процесс разложения. Но наступит день, и мы объединим все наши интересы, поставим власть, которой не надо будет объяснять, что значит служить нации.

Только истинно русская власть будет милостива к народу, только она будет уважать нашу историю.

— Дмитрий Тимофеевич, вы помните свой первый день на передовой?

— Первый день на фронте мне запомнился вот чем… Сразу по прибытии в дивизию нас, 35 человек, повели на поляну в лесу и зачитали вышедший 27 июля 1942 приказ номер 227 «Ни шагу назад!». После этого зачитали приговор военного трибунала и на наших глазах расстреляли младшего лейтенанта Степанова. Дело было вот в чем… Немцы, видимо, решив улучшить свои позиции, внезапно атаковали взвод, которым командовал Степанов, а он струсил и убежал. А его взвод без него фашистскую атаку отразил. Командир роты приходит во взвод: «Где командир? — Нету. — Кто взводом командовал? — Никто». Степанова чуть позже поймали, он говорит: «Я струсил». Ну его и расстреляли. Нам на его примере показали, как разделываются с трусами и паникерами. Человек 400 офицеров стояли. Вырыли во мху яму. Степанов прямо в эту коричневую жижу упал. Сверху забросали. И все. Я бы не сказал, что нам его было жалко… настолько внутренне было выработано желание защищать страну. Нужно было либо сдаваться немцам, либо их побеждать. Решался вопрос: кто кого.

— До этого вы совершили поступок, вероятно, мало понятный нынешней молодежи: добровольцем ушли на фронт…

— Сразу после того, как 8 ноября 1941 года мне исполнилось 18 лет. Но и до этого мы каждый день бегали в военкомат, но нас не брали. На фронт попал не сразу. Сначала меня направили в Новосибирск, куда тогда переехала часть училища Верховного Совета, которая не ушла на фронт — несколько старших офицеров с учебно-материальной базой. А когда немцев под Москвой разбили, и основная часть училища возвратилась с фронта в лефортовские казармы, туда же переехали и мы, два батальона курсантов по 600 человек.