И Петров - Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)

- Нет, я русский.

- А что же это за немецкая фамилия такая - Краузе?

- Ну, может быть, кто-нибудь из моих далеких родственников был немцем, потом обрусел.

- Да, рассказывайте сказки!

Он что-то написал на моей справке, которую я получил вместо паспорта и военного билета, и через пару дней мне сообщили, что я зачислен в стройбатальон. Мы могли жить у себя на квартирах, но к определенному часу должны были приходить на работу и участвовать в строительстве военного объекта, рыли траншеи для огромного фундамента. Они были очень глубокими, и снизу стала проступать холодная вода. Вскоре мы рыли уже по колено, а потом по пояс в воде. Я сильно простудился. У меня свернуло набок голову и шею, я ходил скрюченный, не мог разогнуться.

Однажды я получил приглашение выступить на концерте в честь открытия Дома работников искусств Киргизии и по окончании его, по-прежнему скрюченный, поплелся к себе домой. Вдруг вижу - в двухэтажном домике открыта настежь дверь, за столом сидит военный и что-то пишет. Оказалось, что это приемная военкомата Киргизской ССР. Я решил попытаться записаться на следующий день на прием. Поздоровался с секретарем и сказал, что хотел бы поговорить с военкомом. "Подождите, я сейчас доложу". И через минуту услышал: "Начальник вас ждет". Увидев меня, военком улыбнулся, встал из-за стола, поздоровался со мной и спросил:

- Что это с вами такое?

Я все ему рассказал.

- Я слышал вас на концерте,- сказал он,- и уверен, что вас нужно беречь. Ведь война не будет длиться вечно! Год-два, и она закончится, а вы будете петь в Большом театре! Попомните мое слово!

Он вселил в меня такую радость, как будто у меня выросли крылья. Я воскрес.

- Чем же я могу вам помочь? Может быть, вас отправить в Алма-Ату? Там ведь ансамбль Среднеазиатского военного округа, и вы можете работать в ансамбле. Я позвоню, и все будет в порядке.

- Конечно, это было бы хорошо, большое вам спасибо,- говорю.- Но лучше бы мне поехать в Ташкент, где сейчас находится Ленинградская консерватория. Тогда я мог бы продолжить свое музыкальное образование.

- Давайте ваши документы.

Я ему дал справку, и он на ней написал: "Снять с учета, выдать документы, отправить на учебу в Ташкент".

На следующий день я опять пришел к военкому города Фрунзе, так как он тоже должен был поставить свою подпись, и он сначала открыл было рот, чтобы меня выгнать, но, когда прочитал резолюцию вышестоящего начальника, только сжал губы. Я уехал в Ташкент.

Очень сожалею о том, что не помню имени, отчества и фамилии военкома Киргизии, который так ко мне сердечно отнесся и оказался прорицателем моей судьбы: действительно, уже через год я был солистом Большого театра.

Я приехал в Ташкент, спел в консерватории перед педагогами, очень всем понравился, мне назначили преподавателя, но случилось опять непредвиденное. Я заболел малярией. Приступы повторялись через день, и температура поднималась выше сорока. Я терял сознание. Когда я чувствовал приближение приступа, то садился где-нибудь около дерева и час или полтора приходил в себя. Кроме того, я получал очень маленькую стипендию, денег не хватало, положение вскоре стало бедственным.

Как-то, когда я во время приступа сидел у себя в комнате, пришел Павел Серебряков, который был директором консерватории.

- Здравствуйте,- говорит.

- Здравствуйте,- отвечаю я еле-еле.

- А почему,- он спрашивает,- вы не встаете, когда входит директор?

- Да я бы рад встать, но у меня нет сил.

- А что такое?

Я ему все рассказал. Он предложил:

- Поезжайте сейчас на лесозаготовки, мы организовали группу заготовителей дров для филармонии. Там хорошие бесплатные пайки. Правда, мяса нет, но есть картошка, крупы, сахар, овощи. Я вам советую поехать. Это в сторону Чирчика.

Я отправился на лесозаготовки, но малярия продолжала меня бить через день. Я уже стал худой, как палка. И мой товарищ, тоже бас, Виктор Морозов, однажды сказал: "Брось ты свою малярию. Я достал бредень, чтобы наловить рыбы. Полезем, заведем его, поймаем рыбы, вся твоя малярия пройдет".

И я полез в ледяную реку. Она была довольно глубокая - по пояс, а то и по грудь. Поймать мы ничего не поймали, но я так замерз, что у меня зуб на зуб не попадал. Меня положили на матрац и накрыли чем попало. После этого малярия у меня действительно прошла. Когда я рассказал об этом врачу, тот покачал головой: "Хорошо, что так кончилось, а мог бы и умереть".

Однажды на заготовки леса приехал посыльный из консерватории. Он привез нам продукты и распоряжение, чтобы я срочно явился к директору. Пошел я один в Ташкент, это километров пятнадцать. Прихожу к Серебрякову, он говорит: "Сейчас организуется бригада артистов от нашей консерватории, нужно поехать обслужить фронт. Вы пели здесь и всем понравилось. Мы хотим, чтобы вы поехали. Что вы нам можете спеть?"