Андрей Матвеев - Идолы власти от Хеопса до Путина

Оракул принял его на рассвете следующего дня. Он долго вглядывался в лицо Александра, а потом вдруг встал на колени и произнес одну лишь фразу: — О, сын Амона, законный фараон Египта, пусть даже птицы падают ниц к твоим ногам, и пусть с нынешнего дня зовут тебя Искандер Двурогий! Белый, с огромными, витыми рогами баран, внезапно возникший, будто ниоткуда, из тени финиковых пальм, подошел к Александру. Само воплощение Амона, Отца всех на этой земле, Солнца на небе, а он — его сын, так что нечего говорить о какой-то египетской болезни, есть люди, есть боги, а есть и дети богов! Оракул начал говорить что-то еще, но Александр, не дослушав, повернулся и пошел к своим спутникам. Надо было немного отдохнуть, а потом возвращаться на побережье, вновь через пустыню. Но если бы он дослушал, то, скорее всего, услышал бы те слова, которые потом, века спустя, скажет Луций Анней Сенека, назвавший Александра несчастным человеком, которого гнали в неведомые земли честолюбие и жестокость и который старался подчинить себе все, кроме страстей. Ибо из наук он должен был узнать, "как мала земля, чью ничтожную часть он захватил". Впрочем, с тех пор Александр охладел и к наукам, и к своему великому учителю Аристотелю. Старые македонские соратники гибли на полях Персии и Индии, куда гнала их божья воля Александра. Возражавшие богу были казнены. Царь лично заколол копьем своего друга детства Клита Черного, усомнившегося в его божественности. А новым любимым собеседником Александра стал скульптор Стасикрат, предложивший превратить нынешний святой Афон в огромный монумент божественного царя. Левой рукой статуя Александра должна была обнимать город, а правой изливать многоводную реку. Когда-то Александр отверг этот проект, но позже, по словам Плутарха, "он только тем и занимался, что вместе с мастерами придумывал еще более нелепые и разорительные затеи". Великий полководец больше не воевал. Продолжим цитировать Плутарха. "Исполненный тревоги и робости, Александр сделался суеверен, все сколько нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее". Умерев, он много дней лежал непогребенным, пока генералы делили его империю. Скоро они убили его мать, вдову и единственного сына, родившегося уже после его смерти.

Александр Македонский прожил удивительно короткую жизнь, всего 32 года, и за это время он успел превратиться из блистательного юного царя, надежды античного мира, в очередного восточного деспота — глубокое разочарование для греков и македонцев. Так невесело кончается блестящая история Александра. Впрочем, чего еще ждать от заболевшего египетской болезнью?

И рухнула империя Александра, и еще триста лет народы Европы были свободны от власти божественных правителей.

Ситуация изменилась, когда маленький итальянский городок не только победил все соседние итальянские городки, но и превратил их в своих союзников-федератов, то есть, попросту говоря, подчинил их себе. Вот как описывает этот процесс римский историк Тит Ливий:

Затем римского царя Тарквиния отвлекла война с близлежащим городом Габиями, подвигавшаяся медленнее, чем можно было рассчитывать. После безуспешной попытки взять город приступом, после того как он был отброшен от стен и даже на осаду не мог более возлагать никаких надежд, Тарквиний, совсем не по-римски, принялся действовать хитростью и обманом. Он притворился, будто, оставив мысль о войне, занялся лишь закладкою храма и другими работами в городе, и тут младший из его сыновей, Секст, перебежал, как было условлено, в Габии, жалуясь на непереносимую жестокость отца. Уже, говорил он, с чужих на своих обратилось самоуправство гордеца, уже многочисленность детей тяготит этого человека, который обезлюдил курию и хочет обезлюдить собственный дом, чтобы не оставлять никакого потомка, никакого наследника. Он, Секст, ускользнул из-под отцовских мечей и копий и нигде не почувствует себя в безопасности, кроме как у врагов Луция Тарквиния. Пусть не обольщаются в Габиях, война не кончена — Тарквиний оставил ее лишь притворно, чтобы при случае напасть врасплох… Габийцы приняли его благосклонно. Нечего удивляться, сказали они, если царь наконец и с детьми обошелся так же, как с гражданами, как с союзниками. На себя самого обратит он в конце концов свою ярость, если вокруг никого не останется. Что же до них, габийцев, то они рады приходу Секста и верят, что вскоре с его помощью война будет перенесена от габийских ворот к римским.