Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 3] (1917-1939)

У Багрицкого:

Еврейские павлины на обивке‚

Еврейские скисающие сливки‚

Костыль отца и матери чепец‚

Все бормотало мне: Подлец! Подлец!..

У Светлова:

Чувствую – верна моя дорога

Под полетом поднятых знамен.

Если надобно‚ седую синагогу

Подпалю со всех сторон...

И снова вступал в спор бабелевский Гедали: "Я хочу Интернационал добрых людей‚ я хочу‚ чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот‚ душа‚ кушай‚ пожалуйста‚ имей от жизни свое удовольствие..." Но времена тому не способствовали‚ и Лазик Ройтшванец у Эренбурга говорил с грустью: "Вы думаете‚ если убить человека и припечатать его вопиющей печатью‚ как будто это не живой труп‚ а только дважды два замечательного будущего‚ кровь перестанет быть кровью?.." А герой Уткина возглашал с юношеским задором наперекор всему:

Мы выросли‚

Но жар не тает‚

Бунтарский жар

В нас не ослаб!..

Постепенно их жизнь скукоживалась‚ скукоживалось и их творчество‚ ограниченное дозволенными коридорами‚ где не было места полету и сомнениям. На литераторов-евреев распространялись те же веления времени‚ что и на всю советскую культуру: ужесточения цензуры‚ требования официальной идеологии‚ ограниченный выбор тем‚ их разработка в духе "классового подхода"‚ а затем и всеобщий страх‚ охвативший страну "от Москвы до самых до окраин". Иные приспосабливались к невозможному существованию и преуспевали под лозунгом: "Мы не Достоевские. Нам бы деньги..."‚ но и они вздрагивали по ночам от топота сапог на лестничной площадке.

3

О. Мандельштам:

Помоги‚ Господь‚ эту ночь прожить:

Я за жизнь боюсь – за Твою рабу –

В Петербурге жить – словно спать в гробу...

И он же:

А стены проклятые тонки‚

И некуда больше бежать –

А я как дурак на гребенке

Обязан кому-то играть...

Время было беспощадно к поэту‚ к творцу‚ к любому свободному слову‚ жесту‚ поступку. Сажали за стихи и прозу‚ за критические статьи и искусствоведческие исследования‚ сажали по доносам и без них, как говорил О. Мандельштам, "уничтожался не только человек‚ но и мысль". Н. Мандельштам‚ вдова поэта‚ вспоминала: "Бородатый‚ задыхающийся‚ всем напуганный и ничего не боящийся человек‚ растоптанный и обреченный‚ в последние свои дни еще раз бросил вызов диктатору‚ облеченному такой полнотой власти‚ какой не знал мир..." – "Стихи шли сплошной массой‚ одно за другим... И весь этот год он спешил. Торопился‚ очень торопился. Одышка от этой спешки становилась все мучительнее: прерывистое дыхание‚ перебои пульса‚ посиневшие губы..." – "В сущности, он сжигал себя и хорошо делал. Будь он физически здоровым человеком‚ сколько лишних мучений пришлось бы ему перенести. Впереди расстилался страшный путь‚ и теперь мы уже знаем‚ что единственным избавлением была смерть..."

Осип Мандельштам был "полон доверия к людям‚ весел‚ лёгок". Он начинал жизнь с восторженного: "За радость тихую дышать и жить‚ Кого‚ скажите‚ мне благодарить?.."‚ продолжил ее после первых лет всеобщего убойства: "Нельзя дышать‚ и твердь кишит червями‚ И ни одна звезда не говорит..."‚ высказал горькое (и гордое) признание: "Поэзию уважают только у нас – за нее убивают. Больше нигде за поэзию не убивают..."‚ вскричал напоследок в отчаянии: "Я поставлен в положение собаки‚ пса... Я тень. Меня нет. У меня есть только право умереть..."‚ чтобы отправиться затем по этапу и закончить жизнь на нарах. Декабрь 1938 года. Пересыльный лагерь под Владивостоком. Место захоронения неизвестно.

Н. Мандельштам: "Никто не видел его мертвым. Никто не обмыл его тело. Никто не положил его в гроб..." – "Я вдова‚ не похоронившая своего мужа‚ отдаю последнюю дань мертвецу с биркой на ноге‚ вспоминая и оплакивая его – без слез‚ потому что мы принадлежим к бесслезному поколению".

Рассказы Исаака Бабеля из цикла "Конармия" – "летопись будничных злодеяний" – вызвали бурные отклики‚ как восторженные‚ так и враждебные. Автора обвиняли в натурализме, поэтизации "бандитизма" и клевете на Красную армию; бывший командир Первой Конной армии С. Буденный выступил с разгромной статьей "Бабизм Бабеля"; критики объясняли "ошибки" автора его "связью с мелкобуржуазной местечковой средой еврейского гетто".

Бабель говорил о своем творчестве: "Его будут читать‚ этот рассказ. И будут помнить. Над ним будут смеяться вовсе не потому‚ что он веселый‚ а потому‚ что всегда хочется смеяться при человеческой удаче... Я работаю из последних сил‚ делаю все‚ что могу‚ потому что хочу присутствовать на празднике богов и боюсь‚ чтобы меня не выгнали оттуда..." Его арестовали летом 1939 года и конфисковали все рукописи‚ блокноты и письма‚ которые бесследно исчезли. (Среди следователей‚ допрашивавших писателя‚ были и два еврея; одного из них‚ с четырехклассным образованием‚ спросили впоследствии о Бабеле: "Вы прочитали хоть одну его строчку?" – "Зачем?" – ответил он.)