Вадим Роговин - Партия расстрелянных

Уже в 1923—1924 годах Политбюро превратилось в гипертрофированное сверхправительство, одновременно выполнявшее функции верховного законодателя страны (такое положение сохранилось вплоть до последних лет горбачёвской «перестройки»). Таким образом, «политику партии» определяла не партия и не её ЦК, а узкая верхушечная группа.

В середине 30-х годов на каждое заседание Политбюро выносились десятки, а то и сотни вопросов (большинство из них решалось фактически в опросном порядке). Поскольку члены Политбюро не могли даже вникнуть в содержание всех этих вопросов, решения по ним подготавливались штатным аппаратом ЦК, роль которого непрерывно росла.

Наиболее важные вопросы проходили через личную сталинскую канцелярию. Лишь небольшая часть принятых Политбюро, Оргбюро и секретариатом ЦК решений публиковалась в печати. Большинство их носило строго секретный характер.

На пленумах ЦК, по существу, лишь утверждались решения, подготовленные аппаратом и одобренные Политбюро. После 1929 года на пленумах не происходило никаких дискуссий и все решения принимались единогласно. Публиковались только резолюции пленумов, иногда — произнесённые на них доклады и в очень редких случаях — выступления в прениях. Стенограммы съездов публиковались целиком, но сами съезды приняли парадный и декларативный характер, выступления на них сводились к отчётам бюрократов и дежурным восхвалениям «генеральной линии». Таким образом, стала действовать следующая закономерность: чем больше была реальная властная роль партийного органа, тем в большей степени его работа была окутана покровом секретности.

В период великой чистки права ЦК и его членов были ещё более сужены. В первые годы после XVII съезда «рядовые» члены ЦК могли присутствовать на заседаниях Политбюро, не принимая участия в обсуждении вопросов. На закрытые заседания Политбюро рядовые члены ЦК не допускались, но им предоставлялась возможность знакомиться с секретными решениями, принятыми на этих заседаниях («Особая папка»). После великой чистки и вплоть до ликвидации партии в 1991 году подавляющее большинство членов ЦК ни разу не присутствовало на заседаниях Политбюро, хотя по Уставу Политбюро продолжало считаться органом, подчинённым Центральному Комитету. Существенно сузилась и сфера информированности членов ЦК. Требование «не совать нос не в свои дела» стало негласной заповедью, неотъемлемой частью дисциплинарного кодекса, обязательного для всякого высокопоставленного бюрократа.

Как вспоминал Хрущёв, «к 1938 г. прежняя демократия в ЦК была уже сильно подорвана. Например, я, кандидат в члены Политбюро, не получал материалов наших заседаний. После страшного 1937 г. я не знал, собственно говоря, кому вообще рассылались эти материалы. Я получал только те материалы, которые Сталин направлял по своему личному указанию» [444] Вопросы истории. 1990. № 3. С. 70. .

Из всего сказанного понятна бесправная и жалкая роль рядовых членов и кандидатов в члены ЦК, в сознании которых над всеми иными соображениями часто доминировал страх за собственную судьбу, боязнь попасть в очередной проскрипционный список. Об умонастроении этих людей свидетельствуют воспоминания писателя Авдеенко, работавшего в 1937 году корреспондентом «Правды» в Донбассе. В одной из бесед с ним кандидат в члены ЦК, секретарь Донецкого обкома Саркисов говорил: «У нас в Донбассе нет ни одного предприятия, колхоза, совхоза, учреждения, где бы ни орудовали политические бандиты с партийными билетами в кармане.

— Откуда их столько?

— Оттуда они, из кубла Троцкого. Старые наследники и теперешние выкормыши. Тайные читатели троцкистского „Бюллетеня оппозиции“» [445] Это брошенное мимоходом замечание выступает свидетельством как острого страха сталинской клики перед изданием Троцкого, выходившим в далёкой Франции мизерным тиражом, так и того, что это издание просачивалось в СССР и в 1937 году. , [446] Авдеенко А. Наказание без преступления. С. 171—172. .

У Саркисова были особые основания опасаться сталинской расправы: он был единственным человеком в составе ЦК XVII съезда (не считая расстрелянного в январе 1937 года Пятакова), который исключался из партии в 1927 году за активное участие в «оппозиционном блоке». Но и прибывший в мае 1937 года на смену Саркисову кандидат в члены ЦК Прамнек, никогда не участвовавший ни в каких оппозициях, был охвачен маниакальной подозрительностью и страхом в не меньшей степени, чем Саркисов. Свой разговор с ним Авдеенко описывал следующим образом: