Вадим Роговин - Мировая революция и мировая война

Едва ли эта «шутка» представляла собой зондаж позиции Сталина по данному вопросу. Тем не менее замечание Риббентропа, которое в то время не могло не показаться фантастическим и поэтому было выражено в форме «шутки», едва не стало реальностью спустя год с небольшим. Во время переговоров с Гитлером в ноябре 1940 года Молотов заявил, что «участие России в Тройственном пакте представляется ему в принципе абсолютно приемлемым», если будут «более точно определены цели и значение Пакта, особенно в связи с определением великого восточно-азиатского пространства» [609]. 26 ноября, т. е. через две недели после возвращения из Берлина, Молотов сообщил Шуленбургу о готовности советского правительства превратить тройственный пакт в пакт четырёх держав о политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи [610]. Эта акция не была осуществлена лишь потому, что в качестве её непременного условия Молотов выдвинул ряд неприемлемых для Германии новых территориальных притязаний.

В конце беседы Риббентроп ударился в рассуждения о том, как горячо немецкий народ приветствует соглашение с Советским Союзом. Сталин сказал, что «он охотно этому верит». Затем Сталин счёл нужным скрепить пакт ещё и своим честным словом. При прощании он обратился к Риббентропу со следующими словами: «Советское правительство относится к новому пакту со всей серьёзностью. Оно своим честным словом может заверить, что Советский Союз не предаст своего партнёра» [611].

Описывая свои впечатления от фотоснимка, на котором Сталин и Риббентроп пожимают друг другу руки, Троцкий замечал: «На лице Риббентропа больше уверенности. На лице Сталина за улыбкой кроется неуверенность и сконфуженность провинциала, который не знает иностранных языков и теряется при столкновениях с людьми, которым он не сможет приказывать, которые его не боятся» [612].

Не удивительно, что Риббентроп вернулся из Москвы с самыми восторженными впечатлениями о Сталине, которыми он не преминул поделиться со своими коллегами из окружения Гитлера. После восхищенных рассказов Риббентропа Розенберг записал в своём дневнике: «Большевикам уже впору намечать свою делегацию на Нюрнбергский партсъезд» [613]. Сам же Риббентроп в своих воспоминаниях упоминал о словах данцигского гауляйтера, сопровождавшего его в Москве: «Порой я чувствовал себя [в Кремле] просто среди своих старых партайгеноссен [товарищей по партии]» [614].

В последние годы, помимо уже упоминавшейся версии о заседании Политбюро 11 августа, муссируется версия о заседании Политбюро, состоявшемся 19 августа, на котором Сталин якобы произнёс речь, обосновывающую его новую внешнеполитическую стратегию.

Эта версия впервые появилась на свет в ноябре 1939 года, когда французское агентство Гавас сообщило о «речи Сталина» на заседании Политбюро, в которой говорилось, что «война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить обе воюющие стороны».

Поскольку это сообщение могло насторожить Гитлера, Сталин инсценировал интервью, якобы проведённое по просьбе редактора «Правды». К такому приёму он прибегал в тех случаях, когда хотел изложить перед мировым общественным мнением свои мысли или отвергнуть нежелательные для него сообщения, появившиеся в зарубежной печати. В данном случае при ответе на вопрос о достоверности сообщения агентства Гавас он разразился особенно грубой бранью, заявив: «Это сообщение агентства „Гавас“, как и многие другие его сообщения, представляют враньё. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафе-шантане сфабриковано это враньё» [615]. Вслед за этим он изложил по пунктам свою оценку начавшейся войны, предназначавшуюся в основном для зарубежного общественного мнения (см. гл. XLII).

Несмотря на резкие опровержения Сталина, версия о его речи, произнесённой 19 августа, вошла во многие зарубежные труды по истории второй мировой войны, в том числе в фундаментальный трёхтомный труд Черчилля [616].

Вопрос о подлинности данной речи был вновь поднят в 1994 году, когда Т. С. Бушуева опубликовала текст, найденный «в секретных трофейных фондах Особого архива СССР». Этот текст, написанный на французском языке, по её мнению, представлял собой перевод речи, «сделанный, вероятно, кем-то из Коминтерна», присутствовавшим на заседании Политбюро.

Суть данного текста состоит в объяснении «предпочтительности» для СССР союза с Германией по сравнению с заключением англо-франко-советского союза. Согласно этому тексту, Сталин утверждал, что во втором случае война может и не вспыхнуть, тогда как в первом она непременно возникнет, в результате чего «Западная Европа будет подвергнута серьёзным волнениям и беспорядкам, что позволит в удачный момент вмешаться Советскому Союзу. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну… У нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции» [617].