Вадим Роговин - Конец означает начало

В книге Виктора Сержа «Дело Тулаева» один из наиболее ярких образов — образ коммуниста-добровольца интернациональных бригад в Испании Стефана. «Стефан, которому было тридцать пять лет, пережил уже крушение многих миров: поражение обессиленного пролетариата в Германии, термидор в России, развал социалистической Вены под пушками католиков, распад Интернационалов, эмиграцию, деморализацию, убийства, московские процессы». Размышляя над всеми этими трагическими событиями, Стефан с горечью думает: «Если мы исчезнем, не успев выполнить нашей задачи или просто быть свидетелями событий, сознание рабочего класса совершенно померкнет бог знает на сколько лет» [593] Серж В. Дело Тулаева. Челябинск, 1991. С. 272. .

Эти мысли Стефан развивает в разговоре со своей подругой: «Послушай, Анни! Во всём мире пятьдесят человек, не больше, понимают теорию Эйнштейна. Если бы их всех расстреляли в одну и ту же ночь, всё было бы кончено, на век, на два, может быть, на три,— откуда нам знать? Известное представление о мире исчезло бы… целиком. Подумай только: в течение десяти лет большевизм поднимал миллионы людей в Европе и в Азии выше их обычного уровня. А теперь, когда расстреляли русских (старых большевиков.— В. Р. ), никто уже не увидит изнутри, что это было, чем жили эти люди, что составляло их силу, их величие, они станут непостижимыми; и после их исчезновения массы опустятся, окажутся ниже их…» [594] Там же. С. 273.

Путь коммунистов, осознавших трагические последствия господства сталинизма в СССР и в международном рабочем движении, складывался по-разному. В этой связи любопытно сопоставить судьбы людей, сыгравших не последнюю роль в истории XX века,— Герберта Венера и Леопольда Треппера. Такое сопоставление тем более интересно, что оба они долгие годы провели в СССР, а в конце 30-х — начале 40-х годов оказались за его пределами.

Венер вплоть до 1941 года был одним из ведущих функционеров КПГ и Коминтерна. В 1982 году он выпустил книгу «Свидетельство», в которой пытался объяснить причины как своего длительного участия в международном коммунистическом движении, так и в отходе от него. Многое в его воспоминаниях правдиво отражает атмосферу, сложившуюся в 30-е годы в СССР и в коминтерновских кругах. «Для того, кто провёл некоторое время в условиях тоталитарного режима, такого, как русский,— пишет он,— особенно после опыта „чисток“, нет необходимости пояснять, почему отдельный человек не занимал чётко и ясно позицию, направленную против тогдашней политики [СССР]. Дискуссий не было. Опросов не было. Были декларации, и они вколачивались в мозги. Позицию одиночки можно было заметить только по нюансировке его слов, по его попыткам не дать вытолкнуть себя в передние ряды и остаться как можно более незаметным. Только очень близкие друзья знали друг о друге, что каждый думал в действительности. Вероятно, не только мне одному стало понятно, что всё это означало коррумпирование принципов рабочего движения, которое должно было коррумпировать и каждого в отдельности, и что каждый, кто всерьёз относился к социализму, должен был мечтать о наступлении того времени, когда рабочее движение сможет освободиться от оков, навязанных ему сталинским режимом, чтобы быть в состоянии независимо вести свою борьбу за демократию и социализм… Надвигающаяся теперь опасность войны ещё более ухудшила это положение. Всё, что вводилось на русских предприятиях и во всей русской жизни в связи с подготовкой к войне (увеличение рабочего времени, драконовские штрафы за опоздания на работу, законы, отменявшие прежние реформы в области школьного и профессионального образования, и многое другое), должно было преподноситься дружественной Советскому Союзу пропагандой коммунистических партий как новые триумфы сталинизма» [595] Wehner H. Zeugnis. S. 274—275. .

Предпоследним толчком к своему отходу от сталинизма, отождествляемого им с коммунизмом, по словам Венера, было то, что ему было поручено заняться интерпретацией теории государства, изложенной Сталиным на XVIII съезде ВКП(б) (Венер называет эту «теорию» «коммунистической концепцией теории государства»). «Когда я пытался изложить это на бумаге, то на половине остановился, осознав: этого ты уже не можешь обосновать и нести за это ответственность». Последним толчком он называет память о том, какие страдания он пережил и видел в годы террора в Советском Союзе. Оказавшись за границей, он сказал себе: «Ты наконец вырвался, теперь, если удастся снова попасть в Германию, можешь вести себя совершенно честно и можешь — конечно, это была самоубийственная идея,— если тебя не очень быстро арестуют, делать хоть что-то, чтобы, когда война приблизится к концу, там были не только люди, которые работали на Москву… Я был тогда ещё во власти представления, что это можно сделать, так сказать, будучи партизаном, который внутренне ушел от коммунизма, но ещё всё-таки к нему привязан. На этом я споткнулся» [596] Ibid. S. 360. . Дальнейший шаг Венера состоял в том, что он порвал с «коммунизмом вообще» [597] Ibid. S. 355. и перешёл в ряды социал-демократии, видным функционером которой он был на протяжении нескольких десятилетий.