Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 6] (1945 – 1970 гг.)

Фефер: "В ночь моего ареста Абакумов мне сказал, что если я не буду давать признательных показаний, то меня будут бить… Следователь Лихачев… говорил: "Мы из вас "выколотим" всё, что нам нужно"… Я не преступник, но, будучи сильно запуганным, дал на себя и других вымышленные показания".

И он же, Фефер, заявил на суде: "Я очень люблю еврейские традиции… Люблю свой народ. А кто не любит своего народа?.." – "Вы не найдете такого народа, который бы столько выстрадал, как еврейский народ. Уничтожено 6 миллионов евреев из 18 миллионов – одна треть. Это большие жертвы, мы имели право на слезу и боролись против фашизма". Председатель суда: "Это было использовано не для слезы, а для антисоветской деятельности".

Вопрос судьи: "Вы сказали, что для вас создание еврейского государства было радостным событием. Правильно?" Фефер: "Да, правильно. Меня радовало… что евреи, изгнанные из Палестины предками Муссолини, снова организовали там еврейское государство".

3

Их обвинили по 58-й статье Уголовного кодекса: измена родине, антисоветская агитация и пропаганда, участие в подпольной организации. Подсудимые знали, что им грозит высшая мера наказания – расстрел. На первых заседаниях они обвиняли друг друга и опровергали показания соседей по скамье подсудимых; звучали порой и отголоски литературного соперничества, давней неприязни, прежних споров писателей и поэтов.

"По своему характеру он (Гофштейн) убежденный националист…" – "Квитко был активным членом Комитета. Первое время он был заместителем одного из главарей…" – "Где Фефер, там злоупотребление, там использование в своих интересах государственного дела…" – "Еврейский антифашистский комитет способствовал усилению националистических настроений…" – "Комитет был превращен в шинок, где изготовлялись изысканные шпионские "блюда" для разведчиков…" – "Когда он (Михоэлс) начинал играть националиста, он становился самим собой. И самим собой он становился тогда, когда делал преступления…"

Судебные заседания шли день за днем. Подсудимые освобождались постепенно от прежних страхов, начинали давать пространные и правдивые показания, а руководители МГБ обвиняли судью в затягивании процесса. В ходе судебного разбирательства случались перерывы; первый раз это произошло после допроса Квитко, который заявил: "Мне было очень трудно воевать со следователем… Я потерял голову... Мне не верили и записали то, что им было нужно…" Председатель суда: "Значит, вы отрицаете свои показания?" Квитко: "Абсолютно отрицаю".

Обвинение разваливалось на глазах. Председатель суда понимал, что виновность подсудимых не доказана, а потому прервал заседания на семь дней и обратился к начальству с просьбой передать дело на доследование. Из свидетельства сотрудника МГБ: "Чепцов обращался в инстанцию, где говорил о недостатках и нарушениях, допущенных по делу… Арестованные не разоблачены и корни преступлений не вскрыты".

Заседания суда возобновились, и председательствующий задавал обвиняемым один и тот же вопрос – по поводу их "признаний" на предварительном следствии: "Правильны эти показания?"

Квитко: "Нет".

Ватенберг: "Это не соответствует действительности".

Маркиш: "Так Лозовский не говорил".

Фефер: "Брегмана националистом не считаю… В этом вопросе я оклеветал Лозовского".

Тальми: "Мои показания… изменены до неузнаваемости".

Шимелиович: "Это ложь, придуманная Рюминым… Это не мои показания".

Теумин: "Протокол мне был принесен готовым".

Штерн: "Там нет ни одного моего слова… Никогда я не изменяла, никогда не распространяла никаких сведений, никогда не клеветала".

Юзефович: "Не могу допустить мысли, что Лозовский, Бергельсон, Квитко и Ватенберг были шпионами и прочее… Страшное нагромождение нелепых обвинений".

Бергельсон: "Никакой шпионской деятельности я не проводил и никакого отношения к шпионским материалам не имел… Я не признавал себя виновным раньше, не признаю этого и теперь".

Ватенберг-Островская: "У меня был большой страх перед следователями, и я подписывала протоколы, которые считаю полными лжи... В протоколах всё выдумано и извращено".

Гофштейн: "Я ничего не соображал… Просто не осознавал, что я подписываю, что делаю… Теперь я отказываюсь от этих показаний…" (Судья: "Но вы же подписали эти показания, почему же вы их подписали?" Гофштейн: "Я был в состоянии сумасшествия…")

Зускин: "Я отрицаю все показания и сейчас говорю правду… Мне жизнь не нужна. Для меня пребывание в тюрьме страшнее смерти".